Чужое небо
Шрифт:
Железные пальцы сжимались, как тиски, все сильнее и сильнее, но она не противилась и не вырывалась, зная, что это бесполезно, что железная рука, с которой он и без того обращался крайне неумело, разожмется лишь тогда и только тогда, когда он сознательно этого захочет. И прямо сейчас он вряд ли почувствует, даже если сломает ей кости. Она не сопротивлялась, она знала, что однажды его боль пробьет себе путь на свободу.
— Тише, — вместо того чтобы сопротивляться или звать на помощь охрану, она прижалась к нему теснее, шепча на родном для него английском слова утешения. Все, что он так отчаянно хотел слышать, все, в чем он нуждался, все, в чем мог нуждаться человек, которого
Она прекрасно знала, что не имела никакого права говорить подобное, ее коробило от каждого произнесенного слова, но что еще она могла? Ему было нужно это услышать! Ему нужен был кто-то рядом. Человек, который не ударит, человек, которого можно почувствовать физически и убедиться, что он реален. А ведь все это время он думал иначе. Он думал — видение, он думал — галлюцинация, он думал — сумасшедший.
В тот день в душ его снова повели, пока он висел мертвым грузом на чужих плечах. В тот день его будто снова накачали до овощного состояния, потому что он абсолютно не понимал, что происходит и где он находится. В тот день в его голове билась, словно умирающая птица в силках, одна лишь мысль:
Имя.
Имя…
Мое имя…
32557241
Ряд повторяющихся чисел, абсолютно бессмысленных, но навязчивых до той степени, что он готов был биться головой об стену до тех пор, пока не раскроит себе череп, лишь бы понять их значение, или же прекратить их повторение.
— Они использовали ток и накалывали тебя психотропными, чтобы заставить забыть, — услышал он в один из вечеров, и хотел было спросить, кто «они» и так ли сильно отличаются «они» от… нее, но вдруг понял, что совершенно ему все равно. Перед полной тарелкой горячей съедобной еды, которая до головокружения соблазнительно пахла и которую он был волен съесть, как его убедили, безо всяких условий самостоятельно (свободными в этот раз были обе руки) он ни о чем другом связно думать не мог. — Теперь ничего этого нет: твой организм чист, препараты вывелись, а физические повреждения, нанесенные мозгу, регенерируют. Ничто не помешает тебе постепенно все вспомнить.
Он ел слишком увлеченно, ему было слишком вкусно и он слишком давно ничего подобного не ел, чтобы хоть как-то реагировать на что-то постороннее. Но отсутствие очевидной реакции вовсе не значило, что он не слушал и не запоминал, чтобы позже все обдумать. А думать на полный желудок получалось заметно лучше.
— Я вспомнил имя. Стив. Я уверен, оно не мое, но я его помню, — он вздрогнул и поморщился, опасливо косясь на собственную металлическую руку, не вполне уверенный, что с ней делать и в какое положение пристроить, чтобы она перестала казаться адски тяжелой, неуправляемой и абсолютно лишней. — Еще я помню «Капитан Америка — враг. Наш враг. Твой враг. И он мертв, поэтому ты должен радоваться», — он процитировал на русском, не себя. Кого — не помнил. Помнил только боль от того, как остервенело вколачивали в него эти слова.
— Враг.
— Мертв.
— Он мертв!
— Он не придет за тобой!
========== Часть 3 ==========
Можно солдата забрать с войны, а как быть с войной внутри?
2 сентября 1945 год
Смирнов и команда больше не увлекались игрой в странную и непонятную уму солдата «Пьяницу», но добрый доктор отвоевала для него право посещать душ без сопровождения. Пару дней это право исправно соблюдалось, но сегодня за шумом воды солдат вдруг услышал тяжелые шаги и последовавший за ними настойчивый стук в дверь. Почти идеальная, без обрывов цепочка, которую солдату помогал выстраивать умиротворяющий шелест,
— Эй! Стальной кулак, я надеюсь, ты там не утопился? Леди Ди такого недосмотра нам не простит. Поэтому давай, закругляйся. Или через пять минут насильно вытащим, — охранник приоткрыл дверь ровно настолько, чтобы просунуть внутрь руку с полотенцем. — В следующий раз сам взять не додумаешься, до кам… комнаты пойдешь мокрый и голышом, — по ту сторону двери раздался рокот смеха.
В следующий раз он, возможно, специально дождется, пока за ним придут и под дулами автоматов погонят в ком… камеру. Потому что связно думалось и вспоминалось ему только под мерный шелест воды в душевой — единственном месте, где он мог обмануться ложным чувством уединения.
Но в этот раз он все же вышел самостоятельно и… почти самостоятельно вернулся в… в камеру? Палату? Комнату? Он все никак не мог определиться, и особенно сейчас, потому что за час его отсутствия здесь все так сильно изменилось.
Рядом с кроватью вместо капельной стойки теперь стояла самая обыкновенная тумбочка, на ней… Солдат даже глаза на миг округлил, забыв скрыть овладевший им, поистине детский восторг. Часы! Он смотрел на самые настоящие часы, которые показывали самое настоящее время. Рядом с ними лежал календарь с ярко выделенной датой.
В два шага преодолев расстояние, он все потрогал, по всему провел живой рукой, чтобы почувствовать, что они твердые, реальные, не развеются дымкой и не исчезнут.
2 сентября 1945 год — сообщал календарь, но солдат не успел, как следует уложить в голове эти цифры, чтобы начать вспоминать и лихорадочно считать, потому что его внимание резко привлекло другое. Кроме тумбочки у другой стены теперь стоял еще письменный стол с аккуратно задвинутым стулом, на нем лежали аккуратной стопкой книги, поверх книг — газеты. Самая верхняя отличалась по цвету, мятая, явно старая (где-то очень-очень глубоко солдат ощутил намек на разочарование, но он не удивился: кто станет снабжать пленника достоверной информацией?) и… знакомая. Подойдя ближе, солдат безотчетно вздрогнул всем телом, потому что вот эту самую газету он помнил — над точно такой же, валяющейся на бетонном полу и распотрошенной на отдельные листы, его избивали, в перерывах между ударами выкрикивая русский заголовок и с каждым замахом тяжелого ботинка заставляя повторить: «Капитан Америка предположительно мертв!»
— Он мертв! Твой дражайший Капитан мертв! Не будет чудесного спасения, как в Аззано. Он не придет за тобой! Никто не придет! Никто не знает, что ты жив и у нас.
Солдат впился в газету голодным взглядом, продираясь сквозь русскоязычный текст как сквозь трясину, заново и заново перечитывая каждое слово в отдельности, затем сплетая из слов предложения, из предложений — цельную статью. Так он мучился до тех пор, пока не заметил, что под одной пожелтевшей от времени газетой лежала другая, такая же, но на английском, с другим заголовком, но почти аналогичной статьей, разве что написанной другими словами, с другой эмоциональной и идеологической окраской.
»…потопил самолет вместе с артефактом. Тело найдено не было».
Теперь никто не мешал ему прочитать и перечитать подробности этого жуткого события. Сегодня ему не пришлось вылавливать смысл из контекста едва ли не по букве заплывшими от ударов глазами, но боль от этого почему-то слабее не стала. В энный раз пробегая глазами по строчкам, солдат впился зубами в ребро собственной живой ладони, чтобы заглушить истерические всхлипы и рвущиеся наружу из самых глубоких потаенных глубин вопли бесконечных сожаления и горя.