Чужое побережье
Шрифт:
«На блюде яблоко и сливы…»
На блюде яблоко и сливы.
Еще не стерли со стола,
Но различим мотив счастливый
В обычных жестах и словах.
Неплохо б комнату побольше,
Вдобавок окна на восток.
Не потому ли лоб наморщен,
Что ты читаешь между строк?
Но так легко и обмануться.
Ты лучше все-таки отметь
Вкус яблока, сиянье блюдца,
Внезапное желанье петь.
«Ходят мимо почтальоны…»
Ходят мимо почтальоны,
Ходят – писем не несут.
От такой тоски зеленой
Спать иду в седьмом
И встаю куда как поздно,
До полудня буду ждать.
Руки в боки – что за поза!
Двух страничек легкой прозы
Нет терпенья прочитать.
«Розина. Пение. Балкон…»
Розина. Пение. Балкон.
Густой прилив испанской ночи.
Кто он? И как? И что он хочет?
Зачем пришел сюда тайком?
Не правда ли, знакома очень
Картина. И герой знаком.
Очарованье этой ноты.
Ах, этой ночи! Волшебства!
Россини, мастер, для чего ты
Сорвал с графленого листа!
И запустил свою шарманку
Крутить на широте любой.
И млеют русские и янки,
Как итальянцы-итальянки,
Как будто хлопнули по банке,
Как будто квасят спозаранку.
Сидят, довольные судьбой,
Твоей музыкой и собой.
«Не нужно память напрягать…»
Не нужно память напрягать.
Там, в прошлом, нет ни звука.
Одна лишь метка о богах,
Несущих нам разлуку.
Лишь только холод, только мрак —
Ни слез, ни разговора.
Но мне не выбраться никак
Из этого простора.
Да я ли это, напрямик
Идущий, вдаль глядящий?
Скорей добавлено из книг,
И не разделишь каждый миг
На прошлый, настоящий…
Бегство героев
Не много вижу в этом смысла —
Ну что за времена настали! —
Герои драмы рвут кулисы
И выбегают вон из зала.
И с непонятною отвагой
Вскрывают и тире, и точки.
Стирают буквы, рвут бумагу
И выбегают вон из строчки.
И остаешься в одночасье
Один: не надо лицемерить.
Ну что ж ты – рвись и сам на части.
Не слишком велика потеря.
«Возьмем картиночку такую…»
Возьмем картиночку такую
(Ее мы выберем из всех):
Друзья сидят и в ус не дуют,
Стаканы поднимают вверх.
В стаканах, ясно, не водица,
И дым столбом, и – не в укор —
Уже, должно быть, долго длится
Полезный этот разговор.
Все громче, громче восклицанья,
Мы с вами можем им сказать,
Что это, мол, ни дать ни взять,
Вполне достойно порицанья,
А им на это наплевать!
Условности
На условный стук
Спешит условный друг,
На условный кряк
Бежит условный враг,
И все условно,
Словно
Слово – и всё…
ТРИДЦАТЬ ЛЕТ СПУСТЯ
Искусство обрезания
На тридцать лет я дал обет молчанья,
Но уж песок в часах перевернулся.
Покуда он не сыплется ночами
Из тела хилого и не переобулся
Я в обувь одноразовой природы,
Любезен, не любезен ли народу,
Порадую вас плоскими речами.
Поскольку в плотской жизни я начальник,
В духовной полагается аскеза.
Я долго обрезался и обрезал
Почти что всё. Но уцелел случайно
Отросток малый и попал досрочно
В довольно унавоженную почву
Текущей жизни.
Ну теперь – до тризны.
С помощью «стечкина»
Ну дайте же вы мне пографоманить,
Манить, подманивать словечки на местечки,
В которых их прикармливал заранее,
А то и гнать, к виску приставив «стечкина».
Слова – обман, как в песне «Мани-мани»,
И АББА – лишь начало алфавита,
А впрочем, ровно так же, как в послании
К Коринфянам, к Евреям или к Титу.
Я не рискую краской рисовать.
Что рисковать? Плакаты как плакаты.
Попробуешь меня от века оторвать —
Легко получится. Лишь знак, и – аты-баты…
Каемочка
Все было, прямо скажем, честь по чести.
Хвалить хвалю. А вот ругать не буду.
Знал: хлеб из теста, для любви невеста,
А прочее – каемочка на блюде.
Ходил в строю и пел со всеми вместе.
Теперь другое: хлебушек-то горек,
Невеста как-то очень (хм) повзрослела,
А строй имел меня вовсю – такое дело.
Да тут у каждого полно таких историй.
Ча-ча-ча
…А лестница колючая пуста.
Проста история. Похлебка чечевична.
Сильна инициатива на местах:
Дождем – костер, а денежкой – уста.
Все гармонично.
Отлично. А теперь – поговорить
О пользе конституций и указов:
От сглаза помогают, от заразы.
А если размоталась жизни нить?
Исправим всё при первой же оказии.
Не сразу – чтоб не в голову моча! —
Не сгоряча. Не вдруг – в ночную вазу.
Кричу: читателя, советчика, врача!
А эхо отвечает: ча-ча-ча…
Посередке
Ты скажешь: слишком много Мандельштама
В твоих словах. Ты светишь отраженным
И тусклым светом. Если ты копаешь яму
В местах пустынных или населенных,
Окажешься там, где ни тьмы, ни света.
А уж поэтом или не поэтом,
Какая разница? До краешка, до края
Дошедшему веселые куплеты
Нужны не меньше, чем Петру ключи от рая.
Но и не больше. Ровно посередке.
Твои куплеты очень помогают
Не петь, так пить, так заворачивать селедку.
Зачем
Суха теория. Ее бесплодна сперма.
А древо жизни пышно возрастало.
Оно меня всего перелистало:
С своей листвою спутало, наверно.
Держу в уме, что нынче восемьдесят первый
От тридцать первого – и каждый год прекрасен.
Какое дело соловью до басен?
Напрасен труд – без басен править нервы.
Спроси себя, зачем красивы стервы?
Зачем ответ любой задачки ясен
Заранее? Зачем грешить листами,
Изъязвленными прописью неверной?
Зачем успешно ты проходишь кастинг
На роль зерна, сквозь землю прорастанье?
На ужин
Не сеют птахи проса. Ну так что?
Летите, милые, и не роняйте пуха,
А то насобирает смерть-старуха,
Замутит вреднодейственный раствор
И вдует нам по самое по брюхо.
Подбрюшье мягкое, Италия – темна,
В Европе холодно (как дальше – ну ты знаешь),
А поведут по улицам слона,
Не удивляйся: маешь то, что маешь.
Как громко в перепонках тишина
Кричит! – Ах, уши? Может, просто ты простужен?
Сказали же тебе: купи на ужин
Какого-нибудь сладкого вина.