Чужой для всех
Шрифт:
— Он поедет со мной господин оберлёйтнант, — твердым берлинским акцентом бросил он Мельцеру.
— Как с вами? Он же пленный и его нужно допросить в штабе.
— Это приказ!
— Но?
— Это приказ! В 'Пантеру' его. Мельцер напрягся и сглотнул подкативший комок обиды, но перечить своему командиру не стал.
— У вас хватает других пленных для допроса Мельцер. Боевую задачу вы выполнили и будете лично представлены к награде Железным крестом первой степени. Отразите в донесение ход операции и лучших товарищей. Кстати потери есть?
— Точное количество еще уточняю. Знаю, что из моей роты погибло 5
— Мой вам совет быстрее уносите ноги, чтобы не было новых жертв. Через пятнадцать минут, когда наступит рассвет и, русские опомнятся от нокаута, здесь будет настоящая заварушка, тогда ни мне, ни вам, не поздоровиться.
— Да, да вы правы, — услышав о высокой награде, согласился с командиром Мельцер, позабыв о пленнике.
— Мы уезжаем господин оберлёйтнант. Пускайте красную ракету на отход группам.
— Слушаюсь господин гауптманн! Газанул дизель.
— Удачи вам господин гауптманн Мельцер вытянулся и отдал командиру танкового разведбатальона честь.
— Спасибо Генрих. Но удача подобно женщине: непостоянна и любит молодых, — засмеялся искренне Франц, взявшись за крышку люка башенки. Он был доволен успешным завершением первого этапа операции 'Glaube'. — Лучше пусть будет с нами Бог!
— Значит, пусть будет с вами Бог господин гауптманн.
— Вот так-то лучше дружище…Вперед.
Глава 10
— Мама! — испуганно вскрикнула Вера и повернулась в сторону шелестящих звуков, которые доносились из центра поселка. — Надо бежать!? — девушка бросила растерянный взгляд на бабку Хадору. — Там стреляют, там наш дом, там мама в беде. — Но бабка, тяжело опираясь на палку, с тревогой смотрела на внучку и не знала что посоветовать. Новая автоматная очередь, вывела Веру из ступора. Уже не думая об опасности, подавив в себе страх, она стремительно направилась к калитке заднего двора.
— Вера ты куда? Остановись! Там германцы, — слабым голосом, полным отчаяния, простонала Хадора.
Но девушка не оглядываясь, быстро скрылась за сараем хаты. Бабке только и оставалась, что перекреститься и вдогонку прошептать: — Господи! Помоги и сохрани!
Вера бежала легко и беспечно мимо небольших земельных участков, на которых как никогда уродился 'хлеб', 'бульба' и нехитрые овощные культуры. Но она этого не замечала. Она совершенно не боялась, что ее могут увидеть немцы, которые несколько часов хозяйничали в Поляниновичах и уже добрались сюда в Заболотное и что они могут ее убить. Она бежала, иногда спотыкалась, разбивая пальцы босых ног, но не чувствовала боли. Ее гнала цель — помочь матери. Сердце подсказывало, что с родными, что-то случилась.
Вот и хата Абрамихи. Из открытых окон во все стороны разносился гогот солдат и звуки бравурного немецкого марша. С улицы змейкой, через плотную листву лип, пробивался дымок полевой кухни. Готовился обед. Во дворе кто-то умело разделывал заколотого поросенка.
— Дождалась защитников, — непроизвольно вырвалось из запекшихся губ девушки. Но тут, же мимолетный сарказм оборвался, она, запыхавшись, вбежала на свой огород. Сочная зелень петрушки, моркови, красноватые листья свеклы и оформившаяся белокочанная капуста радостно приветствовали ее. Но
— Мама! — вновь позвала она мать. Голос Веры был уже более твердым и уверенным. В ответ послышалось жалобное мычание Полинушки. И сразу кто-то по-немецки за воротами крикнул:
— Стой! — Но Веру этот окрик не остановил. Тревога за мать, за младших сестер — вот что главное было теперь. И она должна им помочь.
Когда появились немцы в поселке Поляниновичи и убежал Миша, она также ушла из дому. Ушла к бабке Хадоре, тетки матери, которая жила на краю села в старой полуразвалившейся хате. Мысль была проста. Немцы если и начнут заниматься грабежом, то пойдут в хорошие лучшие дома. Что им взять у старой Хадоры? Их же дом был большим, просторным — пятистенком, сложенным с душой и по уму. Он конечно привлечет внимание 'новых хозяев'. А как немцы отнесутся к молодежи, оставшейся в зоне оккупации, она еще не знала. Поэтому и приняла решение пока прятаться. Ее предположение оправдалось. Немцы не появились в покосившейся избе бабки Хадоры.
Веру не остановил повторный и притом более грозный окрик 'Halt!'. Она решительно забежала на крыльцо родительского дома, и резко дернула на себя дверь. И в одно мгновение с разбегу в полумраке наскочила на кого-то чужого и сильного. Сбить чужака с ног она не могла, так как тот был высоким и крепко сложенным и сам спешил на выход, услышав крик.
Верина голова больно уткнулась в плечо чужака, а руки при падении ухватились за китель. Ее дыхание было частым и взволнованным. Сердце от стремительного бега вырывалось из груди и не могло почему-то успокоиться. Держась за чужака с закрытыми глазами и глубоко дыша, она вдруг осознала, непонятно откуда появившейся мыслью, что ей не хочется отстраняться от этого сильного, и видимо молодого человека. Лишь после восклицания чужака 'О, мой бог!', она чуть отступилась и, подняв свои ясные, удивительно проникновенные, василькового цвета глаза, увидела его.
На нее смотрели серые внимательные и немного смущенные глаза юноши. В них не было гнева и вражды. Чисто выбритая, гладкая, чуть матовая от загара кожа лица незнакомца, с ямочкой на подбородке рделась. Из-под фуражки с высокой тульей и орлом, которая при столкновении сбилась набок, выглядывали светло-русые волосы.
— Это немецкий офицер, — молнией пронеслось в сознании Веры, и она как кошка ощетинившись, сделала усилие, чтобы освободиться из рук чужака. Но столкновение было настолько неожиданным и неординарным для немецкого офицера, что он непроизвольно обнял Веру и удерживал себя и ее от падения.
— Отпустите! Мне больно! — вырвалось из припухлых, чуть обветренных губ Веры. Тот моментально разжал пальцы рук и еще раз выдохнул:
— O, main got! — Затем, поправив фуражку и китель, старательно на ломаном русском языке произнес: — Извините 'фрейлин' за мою медвежью услугу. Вере хотелось сказать, что — ни будь обидное, гадкое в адрес немецкого офицера, но у нее вместо слов вырвался короткий девичий смех.
— Я сказал что-то лишнее, необдуманное, — укоризненно и даже с обидой добавил чужак, пытаясь рассмотреть девушку внимательнее.