Чужой для всех
Шрифт:
Вот сейчас они идут по лугу, и она чувствует его волнение и дрожь. Она чувствует, какой он добрый и надежный. А война? Ну, что война? На войне люди тоже влюбляются. Значит, она его любит? Конечно, любит, как его можно не любить! Она так его хочет любить. Если бы немцы были такие как он, наверное, и войны бы не было вовсе.
Сегодня немецкие кавалеристы привели к ним домой лошадку-подранка. Мама попросила вчера невзначай, и он выполнил ее просьбу. Даже не верится. Как была рада мама. А как завидовала нам Абрамиха, узнав об этом? Она подурнела
Вера сжала сильнее руку Франца и продолжила свои размышления.
'Они идут не говорят, но ей хорошо, просто так вот идти, идти… Может и прав Франц, что война против большевиков, против Советов, а не против простых людей…
Надо же он сделал мне предложение быть его женой. Я ничего не ответила. Какие грустные и печальные были у него глаза. Милый мой, любимый мой Францик! Наверное, я дам тебе согласие…'.
Франца охватила легкая дрожь. Он впервые в жизни шел с девушкой, держась с ней за руку, причем, с любимой девушкой, которая взволновала его сердце не на шутку.
'Два часа пролетели быстро и незаметно, когда они встретились здесь у речки, так называемой 'Гнилушки', вдали от глаз местных жителей. Это была просьба Веры. Фрейлейн не хотела, чтобы их кто-то видел вместе. Он выполнил ее просьбу. Машину оставил у избушки бабы Хадоры. Но избежать пересудов, и сплетен Вере в этом маленьком поселке не удастся. Слишком все друг — друга знают и все здесь на виду. Вот вчера в дом Веры заглянула толстая соседка. Она видела его и их застолье. Ганс вывел эту скверную бабу и дал взбучку, но это, как русские говорят, поможет как 'мертвому припарка'.
Странные эти русские. Когда плохо у соседа они радуются, если хорошо завидуют и печалятся. По принципу: 'У тебя плохо? Слава богу!'.
Вдруг он почувствовал, как Вера тепло сжала ему руку. И у него сильнее забилось сердце. 'Боже мой! Он влюбился в сельскую девушку. Но какой это брильянт! Как он мог родиться в этом захолустье? Что скажет мама, когда он напишет в письме о Вере, о своей любви к ней? Признаться маме придется. Ведь без благословения родителей не может быть и свадьбы. Вера попросила подумать.
Милая принцесса, куда ты меня ведешь?'. Францу захотелось, подхватить Веру на руки и нести, нести, нести вдаль за линию горизонта и да же ничего не говорить, лишь бы ощущать ее тепло и видеть ее улыбку. Он был способен в эту минуту на любой подвиг для нее.
— Сейчас дойдем, — как бы упреждая мимолетное решение Франца, тихо сказала Вера. И действительно небольшой луговой подъем закончился и они, пройдя, маленькое картофельное поле, по тропинке приблизились к деревянному старому хлеву с высокой соломенной крышей. За ним Франц узнал очертания избы бабки Хадоры, там же на улице стоял и его штабной 'Опель-капитан'.
— Ты меня привела домой к бабушке?
— Не совсем так. Мы
— Сеновал? А что это такое? — удивился Франц
— Ой, Францик, я совсем забыла, что ты столичный иноземец и совсем не знаешь деревенской жизни. Сейчас увидишь. Она осторожно, без скрипа отворила ворота и зашла в хлев. — Иди сюда, ко мне.
Франц, выставив руку вперед, для страховки, последовал за ней. В хлеву домашних животных не было, но специфический запах, характерный подобным помещениям, еще присутствовал. Франц поморщился, но смолчал, не стал говорить о первых своих впечатлениях Вере. Та нашла небольшую лестницу и, прислонив ее к чердачной балке, полезла наверх. Добравшись до верха, она негромко, засмеялась:
— Лезь за мной герой, только осторожней, не упади.
— Не упаду. Не такие вершины покорял. — Шутливо в унисон проговорил тот и быстрыми, ловкими движениями поднялся по скрипучей лестнице на чердак хлева.
— Это и есть наш сеновал, — произнесла взволновано Вера и указала Францу рукой вглубь чердака, где лежала высохшая скошенная до войны сенная трава. Франц прошелся вперед, наступая на мягкое, душистое сено.
— Как хорошо пахнет сеновал! Я не знал, что так может пахнуть высохшая трава.
— Это особая луговая трава с луговыми цветами. Можно опьянеть от этих запахов. Вера взяла небольшую охапку сена и вдохнула его пыльно-пьянящее незабываемое цветочно-травяное сочетание. — Хорошо, то как! Возьми, вдохни, — она осторожно, чтобы не упасть с вытянутыми руками подошла к своему возлюбленному.
— Это правда, что можно быть хмельным от сена? — недоверчиво спросил Франц и взял на ощупь у нее охапок.
— Если ты влюблен, то, правда, Францик. Тот сделал сильный вдох и тут же зачихал от пыли, запахов и щекотки травинок. — Я уже пьянею, — слезился от чихания Франц. Вера искренне юно засмеялась. — Возможно любимый. А ты меня видишь?
— Только твои очертания, твои волшебные формы и изгибы. Ты как принцесса Хэдвиг прекрасна и притягательна.
— Я думаю, ты Франц не Рюбецаль?
— Ты читала о наших легендах, о горном духе Рюбецале? — изумился уже, в который раз Франц познаниями о Германии своей юной избранницы.
— А ты думал, что в СССР живут дикари и медведи и вечные снега?
— Не обижайся милая Вера.
— Я совсем не обиделась. Но и ты не обижайся на меня. Не пошлю я тебя пересчитывать репу в поле, — веселилась Вера.
— Ты чего смеешься?
— Да представила, как оберлёйтнант Франц Ольбрихт, такой лощеный и красивый копается в земле, пересчитывая репу.
— Это не смешно Вера. Посылают пересчитывать тех, кого девушки отвергают.
— Хорошо не буду, — поняв, что у Франца что-то не сработало. — На дополнительных занятиях Арнольд Михайлович, — продолжила она, — нам много рассказывал о немецких легендах, в том числе и о легендах Репосчета. Так переводится Рубецаль?
— Я не только удивлен, но и восхищен тобой моя милая Хэдвиг.