Чужой для всех
Шрифт:
— Иван Семенович, посмотрите! — вдруг обратился к полковнику шепотом удивленно и настороженно старший лейтенант и кивком головы показал на башню танка.
— Что такое Николай?
— Посмотрите, фашистским шрифтом написан лозунг за товарища Сталина и без восклицательного знака.
— Что? — испуганно воскликнул полковник и завертелся вьюном, глядя вначале по сторонам, ища капитана в малиновых погонах, а за тем на башню и увидев надпись 'За Сталина' в готике, налился кровью. — Это измена! Сержант! Арестовать танкистов.
— Фойер! — коротко
Старший лейтенант, стоящий прямо перед танком был распорот надвое очередью стрелка-радиста Карасева. Полковник получил пули в горло и захлебываясь кровью, покатился по земле. Водитель и сержант, стоящие ближе к машине, успели схватить автоматы, и кубарем скатится в кювет дороги и залечь, сделав при этом несколько беспорядочных очередей, но тут, же были разорваны фугасным снарядом, выпущенным из танка Эберта. Только капитан и два солдата в малиновых погонах без сопротивления, услышав стрельбу, бросились наутек в сторону леса, но длинная очередь спаренного пулемета второго танка обер-фельдвебеля Каульбаха настигла и их на опушке.
Бой был неравный, неожиданный и глупый для разведчиков, но другого выхода не было. Их раскрыли, казалось бы, для немцев, по несущественной, второстепенной, но столь поразительно-вопиющей для русских детали. Это был провал.
В воздухе повисла тягостная минутная тишина, которая всегда следует за боем, какой бы продолжительности и значимости он ни был, тем более этот: короткий, бессмысленный, уничтожающий, после которого разведгруппа стала не охотником, а дичью, не разведчиком, а диверсантом.
В наушниках танкистов послышался характерный треск подключения командира. Команда замерла, вслушиваясь в взволнованное, глубокое дыхание Ольбрихта, а затем в его слова, сказанные, чуть хрипловатым берлинским голос:
— Эберт ко мне, всем экипажам находится в готовности.
После чего Франц сердито двинул сапогом в плечо Криволапову и уже на русском языке крикнул:- Криволапоф и его команда на выход, — и сам без промедления вылез из танка. Перед глазами Ольбрихта предстала картина кровавой бойни.
Еще несколько минут назад шесть русских офицеров и солдат были полны жизни. Они двигались, разговаривали, отдавали команды, были чьими-то детьми, отцами, сыновьями. Наверное, каждый из них строил планы на будущее, каждый надеялся выжить, ну, а если и умереть, то героем. И вот они, бездыханно скорчившись, как их приняла к себе смерть, лежат в грязи у дороги. Франц содрогнулся.
Он неоднократно видел смерть за время войны, сам был ранен трижды, причем один раз серьезно, но он оставался живым. Здесь же была картина жестокой, беспощадной расправы, не оставившая никому даже шанса на жизнь.
Он никогда не задумывался над тем, что и ему когда- то придется умереть. Он был бойцом этой войны: отважным, храбрым и умелым. Он был всегда там, где трудно и где опасно и Высшие силы за это его берегли. Но
Проходя мимо поверженного врага ему было горько и досадно смотреть на эти тела, изуродованные и превращенные им в трупы. Но он не мог поступить иначе. Как и эти русские будь они на его месте, поступили также. Шла война и если не он их, значит они его.
Глядя на изрешеченное тело молодого человека, почти его ровесника в погонах старшего лейтенанта, со значком русской молодежной организации ЛКСМ в его голове впервые возникла мысль об анафеме войне. — Будь проклята эта война, — тихо прошептали его губы. Он отвернулся от старшего лейтенанта и перешел к телу русского полковника.
— Господин гауптманн! Вы что-то сказали?
— Это вы Эберт? — тихо и задумчиво проговорил Франц.
— Да, это я, по вашему приказанию.
— Хорошо Эберт. Постойте немного.
Лейтенант Эберт бросил беспристрастный взгляд на окровавленного русского полковника, который так и застыл, разорвав, на себе гимнастерку, захлебываясь кровью в предсмертных мучениях.
— А красиво мы разделались с этими русскими Иванами господин гауптманн.
— Замолчите Эберт и стыдитесь своих слов. — На молодого командира взвода смотрели возмущенные глаза. — Я знаю вас храбрым офицером, но храбрость лучше всего доказывать в бою, а это была бойня. Вам понятно это лёйтнант?
Эберт посмотрел на капитана удивленными глазами, не до конца понимая, что требует от него командир батальона.
— Вам понятно это лёйтнант? — повторил Ольбрихт. — Это была бойня, хотя и вынужденная бойня.
— Я понимаю вас господин гауптманн. Я глубоко вас понимаю. Но на войне иначе не бывает. Чтобы быть победителем, надо не быть побежденным.
— Вот именно господин лёйтнант. На войне иначе не бывает. Иначе не бывает… Я рад, что вы меня поняли Эберт.
Ольбрихт в последних словах нашел, для своей подавленной души точку опоры, точку оправдания своим действиям и от этого немного воспрянул духом. — Да лейтнант иначе не бывает. Чтобы быть победителем, надо не быть побежденным. Прекрасно сказано Эберт. Поздравляю. А у вас железный характер. Вы оказались на месте с пулеметами своего взвода.
— Ваша школа господин гауптманн, — молодой офицер Вермахта щелкнул каблуками с благодарным поклоном головы.
— Хорошо Эберт. Теперь слушайте мой приказ, — командир разведбатальона строго посмотрел на подчиненного офицера.
И в этот момент Франца пронзила страшная головная боль. Он схватился за голову и крутанулся на месте. Внутри черепной коробки барабанщики били в тысячи барабанов, трубачи дудели в тысячи труб. — Что это? — Вскрикнул он, чуть не свалившись на землю. И тут до него дошло, что голова раскалывается от возмущений и нареканий, которые посылал ему друг Клаус, его космический бродяга, его второе 'я'…