Чужой портрет
Шрифт:
— Каз, я хочу… — я решаю не ждать больше, кто знает, когда он еще появится? И появится ли? А я так не могу… — Вернуть…
Пальцы замирают на моей ладони. И тишина вокруг нас такая густая, что становится слышно, как в коридоре тихо переговариваются медсестры на посту.
Я смотрю ему в глаза, ища в себе мужество не отвести взгляд. И жду вопроса. Слов. Хоть чего-нибудь!
Но Каз не облегчает мне задачу. Смотрит, молчит. И не дает убрать ладонь из-под своей руки, когда я пытаюсь это сделать.
Просто чуть
И я не выдерживаю!
— Прости меня… — голос мой звучит странно даже для меня, с надрывом, с болью, которая, оказывается, все это время внутри сидит, — я не хотела… так… Мне жаль…
— Как — “так”? — спрашивает он, не отводя от меня темных горячих глаз. И взгляд его тяжелее, чем пальцы, все еще удерживающие мою ладонь.
— Вот так, как получилось… — невнятно пытяюсь объяснить я, — понимаешь, Вальчик…
— Я в курсе про Вальчика, — перебивает он меня, — и дал бы тебе денег без проблем, если бы объяснила… Без всего этого дал.
— Прости… — ну а что я могу еще сказать? И без того вся извелась, места себе не нахожу от стыда.
— Тебе не за что просить прощения, Марусь, — спокойно отвечает он, — ты поступила так, как посчитала нужным.
— Нет, нет… — я торможу, с ужасом понимая, что не могу объяснить свое состояние в тот момент, не получится просто!
— Знаешь… — Каз перебивает меня, пальцы размеренно поглаживают ладонь, но это не ласка теперь… Это что-то другое. — Я все время считал женщин… Ну, чем-то, не стоящим внимания… До того момента, пока не появилась ты.
— Каз, я… — боже, боже… Закрыться, одеялом с головой! Не слышать!
— Ты не хотела денег, не смотрела на мою машину, не пищала, когда видела меня на ринге, когда узнала, кто я такой… Это было странно. И в то же время нормально как-то, правильно. Потому что ты просто не могла быть другой. Кто угодно, только не ты. Понимаешь, я нихрена, на самом деле, про эту девочку-художницу не знаю. Так бывает, интернет не всесилен… А на ее родине про нее тоже никакой информации. Она всего двадцать лет прожила, умерла… Даже работ не осталось никаких. И потому я охренел, когда тебя увидел… Для меня это было… Черт…
Он усмехается, грустно и устало. И я его боль чувствую через вибрацию смуглых пальцев, по коже — в сердце.
Как мне ему сказать, что у меня при встрече с ним были прямо противоположные чувства? Как ему вообще про такое сказать? Я никогда никому не говорила… И не собираюсь. Это стыд безумный. И боль, еще безумней.
Хотя, наверно, ему было бы легче понять, почему мне логичным показалось именно так расплатиться… Потому что Алекс бы принял. Да, Каз — не Алекс… Но в тот момент у меня в голове была такая каша, такая жуть…
— Я ведь дышать рядом с тобой не мог… Веришь?
— Нет…
— Ну да… — он снова усмехается, — это понятно…
— Просто я никогда не… — пытаюсь я объяснить свои сложные отношения с мужчинами, но Каз перебивает:
— Я просто сильно тебя… Черт, как это?.. Ну да, идеализировал… Понимаешь, я тебя одновременно хотел до чертиков и в то же время боялся тронуть. Ну ты же помнишь, как срывало?
Киваю. Помню. Все эти несколько раз помню. В деталях.
— И когда ты предложила поехать ко мне, я тоже сорвался. Я вообще ничего не помню, о чем думал в тот вечер, веришь?
Верю. Я тоже мало о чем думала… Нас одновременно сорвало, Каз. И это такая ошибка…
— А потом, когда ты бабла попросила утром… У меня на контрасте мозги переклинило. Это я потом уже, когда ты ушла, сообразил, вспомнил про племянника, и как-то щелкнуло… Дурак, дурак! Надо было тебя не отпускать!
Пальцы сжимаются, ладонь моя плавится в их огне. Не больно, но так остро.
— Тогда бы Лану… — говорю я то, что сразу приходит в голову.
И Каз кивает, соглашаясь.
— Когда я вошел и увидел тебя в крови… Понимаешь, я вообще ничерта не помню опять. Только в башке одно: потерял, снова… Я не могу тебя снова потерять!
Он внезапно порывисто встает и наклоняется надо мной, лицом к лицу, удерживая себя на сжатых до побеления кулаках.
Я завороженно смотрю, как раздуваются ноздри, как ходят желваки под небритой кожей. Это одновременно страшно и завораживает.
— Ты… Живая… И похрен, что думаешь обо мне… Даже если ты считаешь, что со мной можно только за деньги… Пусть так. Пусть. Главное, что ты живая. И моя теперь. Моя.
Он наклоняется и прижимается к моим губам…
Этот поцелуй — прямое продолжение его слов. Режет до крови. Я покорно размыкаю губы, позволяя себя брать. Ранить.
Он ничего не понял и все для себя решил. А я — ничего не смогу объяснить… И смысла в этом нет.
У него ко мне — безумие. И в этом безумии он готов на все: простить мою продажность, пусть и на благо она, но все равно продажность, простить то, что не люблю его. А это не так. Но убедить его не смогу. Не услышит.
Каз целует, так болезненно-обреченно, словно ему самому больно от происходящего. А мне больно, потому что ему больно.
Он придумал себе образ, он мучился, что разминулся в этой жизни с той, которая явно была предназначена ему.
И перенес все свои эмоции на меня, похожую на его идеал… А теперь разочаровался, потому что у меня только внешность той, что ему нужна. А все остальное — другое.
И то, что сейчас происходит…
Это наше общее безумие получается. И так сладко ему поддаться, сладко нырнуть в это обречение… И плыть по течению, не думая ни о чем.
Разрушая себя. И его.
Так сладко…
Я не выдерживаю этой сладости, слезы льются из глаз, но прекращать поцелуй не хочется, сил нет… Мы погружаемся в этот морок, умираем вместе…