Чужой портрет
Шрифт:
— Ты, видимо, не поняла, кто он, да? И не поняла, кто они все?
— Они все? — эхом отражаю ее слова.
— Они, — повторяет Аня, развернувшись и пристально рассматривая мое лицо, — Хазаров, Каз, Ар… Понимаешь, им сопротивляться бессмысленно, это бронебойные машины.
— У тебя, по моему, прекрасно получается, — вырывается у меня. У Ани меняется лицо, становясь сразу же жестким и закрытым, и я осекаюсь, иду на попятную, бормочу торопливо:
— Прости, прости пожалуйста…
— Не получается… — отворачивается она, — нихрена у меня, Марусь, не получается…
— Он… — я как-то забываю о своих бедах, настолько сейчас, после моих неосторожных слов, в фигуре Ани просматривается напряжение, болезненное и ломкое, — он… заставляет?
Тут же в памяти воскресает случайно подсмотренная картинка их поцелуя в доме у Хазарова, насильного поцелуя, грубого. Если он заставляет ее, если она не может противостоять ему, то это… Черт… Что же делать?
— Что? — Аня поворачивается обратно, смотрит на меня с легким недоумением, а затем, осознав смысл моего вопроса, торопливо выдыхает, — да нет, ты чего? Нет, конечно же… Но он… Понимаешь, это сложно. Но честно тебе скажу… если бы была возможность не иметь с ним ничего общего… Я бы ею воспользовалась. Но у меня такого шанса нет. И у тебя тоже нет, Марусь, если я хоть что-то понимаю в людях. А Каза я за эти годы успела изучить. И таким, как в тот день, когда тебя ранили, я его вообще никогда не видела. А видела я его всяким… За эти несколько лет много чего было тут, понимаешь? И войны были, и передел сфер влияния, короче, наелась я до отвала… И насмотрелась. Каз, он… Понимаешь, он всегда бешеный был, но легкий. Потому его и боятся. Никогда не знаешь, что в следующий момент выкинет. Они разные совсем, эти братишки по детдому…
— Детдому?
— Ну да, — кивает Аня, — они втроем в одном детдоме жили, с тех пор еще дружат. Тебе Каз не говорил?
— Мы вообще не особенно много разговаривали… О нем.
— Ну да. Они не любят вспоминать. Каз в их тройке всегда был огнем. Легко вспыхивает, легко гаснет… Непредсказуемый. И поверхностный. Мне так казалось. До того момента, как увидела его с тобой на руках… Марусь, это было дико страшно. И не только мне, до сих пор приемное отделение в шоке, а от Каза шарахаются и по стенкам ползают.
— Я… Я не хотела этого… — начинаю бормотать я, но Аня повышает голос, перекрывая мои нелепые попытки в извинения.
— Да прекрати! Я это все к чему? Если он еще не забрал тебя отсюда к себе, значит, готовит плацдарм.
— Нет… Я так не думаю… Он…
— Он приходит? — перебивает меня она.
— Нет… — шепчу я, почему-то испытывая чувство стыда.
И неловкости.
Каким образом вообще наш разговор, начавшийся с моего самочувствия и планов по возобновленю уроков у Вани, перешел в эту плоскость?
— Может, он вообще уже про меня не вспоминает… — мне надо это сказать вслух. Чтоб легче было верить.
— Каз? — она усмехается устало, — да, Марусь… Тебя много открытий ждет… Ты, главное, расслабься, мой тебе совет. Будет легче.
— Нет… Не буду.
— Нет? Не хочешь его?
Я честно обдумываю ответ на этот вопрос. И так же честно отвечаю:
— Он не захочет.
— Да… — вздыхает Аня, — ты — совсем
— Нет, Аня.
— Ну, посмотрим…
— Не будем смотреть.
Я не помню, чем закончился тот наш разговор, наверно, мне пришли делать уколы, или капельницу ставить, и Аня убежала по своим делам.
А я осталась с новой пищей для размышлений.
Мечтать о том, что после всего случившегося Каз захочет меня вернуть, я не собиралась. Да и не видела я нас вместе, что уж говорить. Тем более, после всего случившегося. После моего обмана, оскорбления его, после того, как он заплатил мне за постель… Не важно, на что пошли эти деньги. Не важно, насколько благородными были мои цели. Изначально я себя неправильно повела.
Загнанная в угол, безумная наполовину, глупая, чего уж там… Совершила ошибку. И за нее теперь расплачусь сполна. Уже расплачиваюсь.
Я не ждала Каза, не думала, что он придет.
Тот странный сон, когда меня из омута вытаскивали его руки и его голос вел к солнечному свету через толщу воды, мутнел и забывался, оставляя после себя одновременно чувство тяжести и освобождения.
Я понимала, что история наша на этом всем завершена.
И очень сильно надеялась, что смогу собраться после всего и жить дальше.
В конце концов, получалось же это сделать раньше?
Когда сегодня вечером открылась дверь палаты, и на пороге появился Каз, я оказалась к этому не готова.
Настолько себя настроила на то, что все, все уже позади, что сейчас опять не могу толком ничего сказать.
Лишь смотрю на него жадно, каждую деталь схватывая, запоминая, откладывая себе на полочку дальней памяти. Когда-нибудь, когда мне будет не так больно, я извлеку все эти детали и сложу их в паззл. Напишу его портрет. Не углем уже, а маслом. В темных тонах.
Глаза, волосы, губы… Тени и полутени…
Это будет финал нашей истории. Моего сумасшествия, моего помешательства по этому совершенно неподходящему мужчине, так похожему и непохожему на самый страшный кошмар в моей жизни.
Может, именно поэтому меня так сильно на нем зациклило?
Об этом страшно думать, но и вероятность такую, болезненную, извращенную, отрицать нельзя.
Я обязательно подумаю об этом потом.
Когда все будет в прошлом.
А пока…
Он смотрит, трогает меня за руку, легко-легко… А его шершавые пальцы посылают миллионы искр под кожу мне. И взгляд, темный и тяжелый, давит, мешает дышать и думать…
И я не могу это прекратить. Хочу очень.
Но не могу.
Это слабость.
И сладость.
Пожалуйста, можно мне еще чуть-чуть безвременья?
Пожалуйста…
Еще чуть-чуть…
Глава 48
— Привет… — шепчу я просто потому, что надо что-то сказать, с чего-то начать наш непростой разговор.
— Привет, Марусь… — говорит Каз, и его пальцы, темные, в странных, немного пугающих тату, скользят по моей ладони. От этого щекотно и волнительно. Он слишком нежен и осторожен… Как тут говорить?