Чужой портрет
Шрифт:
Ланка беспомощно откидывается назад, а я вскрикиваю и тянусь к ней, бездумно пытаясь спасти сестру от этого зверя.
И тут же второй мужик откладывает телефон и быстро перемещается ко мне, нависает, вдавливая в спинку кресла!
— Заткнись! — рычит он так страшно, что у меня голос пропадает, только невнятный сип вырывается из горла, — а то сейчас недоноска вашего приведу и срочную операцию ему сделаю! Ноги вырву и обратно вставлю! Бесплатно!
Меня эти слова, отвратные, холодные, жуткие, буквально сводят с ума.
Я просто не ожидала такого, никогда не думала, что услышу подобное в адрес маленького, ни в чем не повинного ребенка.
И тон этого животного, теперь кажущегося куда опаснее того, что сейчас, склонившись близко-близко к самому лицу сестры, что-то ей угрожающе шипит, замораживает меня, все мысли из головы выметает напрочь!
Мне хочется избавиться от него, хочется сделать так, чтоб они ушли, оставили нас!
И я нахожу единственный вариант, при котором это возможно.
Мне кажется, что это единственный вариант.
— Отпустите нас! — Говорю я, — отпустите, и я отдам вам деньги!
Глава 44
— Деньги? Отдашь? — мужик, страшный, до жути страшный, все так же нависая надо мной, изучает лицо, словно не верит в то, что только что услышал.
От него резко пахнет неприятной смесью табачной вони, старой нестиранной одежды, немытого тела. И я чувствую, что еще чуть-чуть — и стошнит. Изо всех сил держусь, стараясь не отводить взгляда, хотя это ужасно тяжело, потому что рядом, там где Ланка со вторым мужиком, что-то явно происходит, очень нехорошее, и я обливаюсь холодным противным потом от одной мысли о том, что именно там может происходить… И где Вальчик? Где?
Словно ответом на мой немой ужасающий вопрос, детский тонкий плач из спальни:
— Мамамамамама-а-а-а…
Вальчик тихонько стонет на одной тоскливой ноте, словно маленький котенок, потерявший теплый и безопасный мамин бок.
И это еще сильнее давит на меня, сводит с ума, лишает вообще какой-либо способности связно мыслить!
Мне нужно прекратить этот ужас, мне нужно остановить это!
— Да! — выдыхаю я твердо, глядя в жуткие глаза мужика, — отдам! У меня в сумке! Возьмите! И уходите!
— Кость, глянь в сумке у нее, — не отрывая от меня взгляда и не двигаясь с места, словно ему нравится находиться так близко, практически лицом к лицу со мной, говорит мужик.
Его напарник, что-то нечленораздельно матерно прорычав, встает и идет в прихожую, где как раз валяется моя сумка.
Я сжимаю губы, вскидываю подбородок, почему-то не в силах сдержать роста внешнего протеста против происходящего… Это незнакомое мне ощущение, странное, ведь, казалось бы, Алекс окончательно выбил из меня любое желание протестовать. И я получше многих знаю, как себя вести с агрессивным мужчиной, которому не можешь ничего противопоставить.
И буквально месяц назад я бы себя именно так и вела, наверно… Прятала взгляд, униженно отворачивалась, изо всех сил показывая свою покорность, умоляя не трогать, не делать больно…
Но , похоже, новая жизнь, острое и яркое ощущение свободы, радость от того, что могу снова писать, что в голове рождаются новые образы, картинки, а еще понимание, что вокруг есть люди, которые относятся к тебе с уважением, что-то сделали со мной, перевернули мое восприятие… Хотя, пожалуй, даже не это.
Каз, наше с ним общение, сломали запущенную и, казалось, навсегда уже установившуюся программу… И теперь вести себя, как прежде, становится смерти подобным.
Я позволю себя убить, но больше не позволю унизить.
Похоже, какой-то отблеск именно этого жесткого намерения умереть, но не покориться, замечает мужик, по-прежнему нависающий надо мной, потому что губы его внезапно разъезжаются в усмешке, а противно пропахшие табаком пальцы подхватывают меня за подбородок, разворачивая и приподнимая. Заставляя смотреть в мутные равнодушные глаза.
— А ты — та еще зажигалка, да? — хрипит он, и от новых интонаций в прокуренном голосе становится жутко.
И вот сейчас бы прогнуться, спрятаться, чтоб потерял интерес, чтоб оставил в покое… Это же правильно, это же логично…
Но губы сжимаются сильнее, а подбородк вскидывается выше. Пош-ш-шел ты!
Мужик сужает глаза, и я всем своим болезненным опытом осознаю, что сейчас меня ударят. По лицу.
Страшно?
До ужаса.
Но не отвернусь! Хватит с меня!
Все внутреннее мое чутье, такое больное, наработанное тяжелым общением с психопатом и насильником, вопит, что не вовремя я! Не вовремя сейчас с характером!
Но оно никогда не бывает вовремя. Бывает только допущенная слабость. Как у меня когда-то. И осознание себя в грязи после. Из которой не выбраться, в которой тонешь и захлебываешься ею…
Я больше не буду в этом. Только не так!
Наверно, я бы сейчас сполна получила за свой взгляд и за свой некстати проснувшийся гонор, но тут мужика отвлекает напарник, притащивший мою сумку из коридора.
— Есть!
Мужик встает в полный рост, идет к приятелю, и они принимаются вместе пересчитывать деньги.
А я ловлю напряженный и изумленный взгляд Ланки. Она смотрит то на мужиков, то на меня.
И я, пользуясь моментом, указываю ей бровями на коридор.
Пока они заняты, можно сбежать! Можно позвать полицию! И, в конце концов, они, поняв, что кому-то удалось ускользнуть, могут испугаться и уйти! Не будут же они убивать… Нет, не должны… Они же за деньгами…
Ланка, поняв мой намек, только отрицательно качает головой и болезненно морщится, когда Вальчик опять тоскливо плачет в комнате. Она не бросит сына и меня на растерзание этим тварям.