Чужой портрет
Шрифт:
Впрочем, мне не привыкать к боли, так что это, может, и хорошо. Меньше потом сожалений дурацких будет о несбывшемся.
Все равно мои фантазии из области бреда.
Каз смотрит на меня, внимательно, серьезно, затем мягко подцепляет пальцем подбородок, заставляя повернуться к себе, изучает запрокинутое лицо, говорит тихо и хрипловато:
— В гости ко мне хочешь, Маруся?
Не отвечаю, только согласно смыкаю ресницы. Да, хочу.
— А с чего такая перемена? А? — он задумчив, большой палец поглаживает мой подбородок,
Ладонь его перемещается на мой затылок, прихватывает, тянет, заставляя податься вперед, завоевывает, лишая возможности уклониться. Сопротивляться.
Я и не сопротивляюсь.
Покорно размыкаю губы, позволяя себя целовать, прикрываю глаза… И ловлю обрушившиеся волной ощущения. Новые, совсем новые!
Похожие и не похожие на те, что пережила, когда он целовал меня вчера, в банном домике Хазарова. Там была оторопь, испуг, невероятное возбуждение, неправильное, внезапное. От него хотелось скрыться и одновременно прижаться сильнее, заставить, чтоб продолжил…
А сейчас…
Сейчас это так странно… Каз целует, не спрашивая, доминируя, такой уж он человек, и, наверно, во всем такой. Только со мной сдерживается. До поры, до времени.
И этот напор должен пугать. Я и пугаюсь. Мозгом. А вот губы мягкими становятся, податливыми, и по коже мурашки, и тело как-то льнет к нему… И даже привычные панические сигналы из головы, из-за которых я деревенею и становлюсь равнодушной и покорной к насилию, минимизируя таким образом возможный вред себе, не появляются!
Верней, может и появляются, но я их не распознаю.
Потому что Каз что-то настолько невероятное делает, настолько одновременно нежное и жадное, так покоряет меня этой своей жаждой, так горит, что я не могу не ответить на его искренность.
Он не пытается форсировать события, как на его месте давно бы сделал Алекс, нет… Он просто получает удовольствие от того, что происходит сейчас. И меня в это удовольствие погружает. И я тону, сладко, так сладко тону, цепляюсь за его плечи, несмело зарываю пальцы в темные встрепанные волосы, шире раскрываю рот, словно глупый теленок, пытаюсь всосать, прикусить нижнюю губу… Я не умею целоваться. Меня никто не учил этому. И сейчас действую просто на инстинктах, как молодое животное, только-только познающее эту сторону жизни.
Наверно, мои несмелые ласки все же нравятся опытному Казу, потому что он тихо, возбужденно рычит и стискивает меня в объятиях сильнее, тянет на себя, заставляя ремень безопасности больно впиться в грудь.
Мне это не мешает вообще никак, а вот Каз, пару раз еще потянув к себе, видно, желая перетащить на колени, отрывается от моих губ, смотрит на черную полосу ремня, впившуюся в плечо,
Отпускает меня, откидывается на сиденье, дышит тяжело, глядя четко перед собой.
Я, тоже чуть-чуть придя в себя, смущенно поправляю сползшую с плеч кофту, вытираю мокрые губы, искоса вопросительно смотрю на Каза.
Он сидит по-прежнему без движения, сжимает губы сильно и руки на коленях стискивает в кулаки.
А затем, все так же не сказав ни слова, заводит машину и трогается с места.
На меня не смотрит, только на дорогу.
Я, уже с легким недоумением и даже испугом, смотрю, как стиснуты у него губы, как сурово и жестко прищурены глаза, как напряжены скулы… Что-то не так? Я что-то не то сделала? Ему не понравилось? Да?
Мы выезжаем на кольцо, и Каз делает по нему полный круг, возвращаясь обратно в сторону больницы.
И понимание накрывает меня с головой: обратно везет! Сейчас высадит и все! Все! Забудет обо мне! Наверно, я слишком… Слишком навязываюсь! Господи, глупая какая! На него же женщины с разбегу запрыгивают, стягивая в полете трусы! Конечно, он устал от этого! Может, ему и со мной-то интересно было только потому, что я шарахалась от него, словно от чумы! И вот теперь, после моего однозначно пошлого предложения, Каз разочаровался, все про меня понял и везет обратно!
И ведь, самое главное, что прав он!
Я ведь в самом деле хочу от него только одного! И если бы не это, то никогда бы… Или, по крайней мере, не так скоро… И это так глупо, но я разочарована. Даже не тем, что не получу желаемого, нарушением своих планов, сколько тем, что он… Что он сейчас просто высадит и уедет. И я его больше не увижу… Это правильно, конечно, но…
В этот момент мы проезжаем, верней, проносимся, потому что на спидометре скорость уже за сотню переваливает, мимо больницы, и я понимаю, что ничего не понимаю.
Потому решаюсь спросить:
— А мы куда?
— Домой ко мне, — спокойно говорит Каз, и этот тон вообще никак не сочетается с его видом и напряжением, разлитым в салоне.
— А-а-а… — я обескураженно замолкаю, осознавая, что неправильно истолковала мотивы Каза.
— Марусь, я прошу тебя, — все так же спокойно продолжает Каз, по-прежнему не глядя на меня, — не говори со мной сейчас.
— Почему? — шепчу я испуганно, наблюдая, как за окном все быстрее и быстрее проносятся дома.
— Потому что не железный! — внезапно рявкает Каз, и я вжимаюсь в кресло, испуганно глядя на него, — до дома ведь не доедем!
Я в изумлении смотрю на его лицо, потом на белые костяшки пальцев, вцепившихся в руль…
И послушно больше ничего не говорю.
Дома летят мимо, словно в танце завихряясь вокруг нас, и у меня голова кружится от того, что будет дальше.
Нас неумолимо притягивает друг к другу этим наращивающим силу ураганом.
И возможности повернуть все вспять нет ни у кого.