Чужой среди своих
Шрифт:
… и снова — советские. Аннексия. Не «Мы», а «Они».
Странно? Да нет… мама и тётя Фая были гражданами другой страны, а их, не спрашивая, освободили. Присоединили.
А потом кого как… дядя Борух, как буржуазный элемент, отправился на одну из Комсомольских строек. На перевоспитание, как ЗК.
Там он и перевоспитывался до сорок седьмого года, а после, в сорок восьмом, отправился на пять лет в Среднюю Азию, где и познакомился с будущей женой, жившей там в ссылке.
Маму, вместе с родителями, сперва уплотнили, потом выселили, а потом её отправили в Винницкую область, в детдом. Подальше, так сказать, от религиозного мракобесия. Религия яд, береги ребят!
А родителей, как буржуазных, националистических и религиозных элементов разом, посадили… При Советах посадили, а при немцах — расстреляли[i].
— Помалкивайте, ладно? — просит нас тётя Фая, и тут же, глянув на ходики, экспрессивно всплёскивает руками.
— Ой-вэй! — а эмоций-то…
— Фая? — дядя Боря, встревоженный, тут же повернулся к ней, готовый… вообще готовый, ко всему.
Меня аж в сердце кольнуло… неспроста такая реакция, она ж годами нарабатывается, и не только от любви к супруге…
« — Лагеря, — приходит понимание, — они ж или в лагере познакомились, или сразу после, когда среди ссыльных и бывших ЗК жили. А народ там ох какой разный… да и скотские условия своё накладывают»
— Скоро люди с работы приходить начнут, — объяснила она понятное всем, кроме меня, виновато погладив супруга по плечу.
— А… да, действительно, — успокоился дядя Боря, на миг прижавшись щекой к её руке.
— Мальчики, помогайте! — весело скомандовала тётя Фая, подхватываясь из-за стола и собирая тарелки, — Ханна…
Она бросила несколько слов на идише, на что мама, кивнув понятливо, начала с охотой помогать.
— Сидите! — тётя Фая замахала руками на мужчин, начавших было вставать, — Вы два слона в посудной лавке!
Собственно, и наша с Лёвкой помощь в общем-то не нужна женщинам, но навести суету мы помогли! Бегая туда-сюда с блюдцами, блюдечками, чашками и салатницами, сталкиваясь то и дело в проходах, мы почувствовали себя нужными, а я слегка отошёл. А то очень уж настроение у меня было… своеобразное.
Очень странное чувство, когда ты одновременно — наследник победителей в обеих жизнях, и в то же время «Они», а не «Мы». Голова кружится… и если бы не эта суета, я бы, наверное, снова завис…
« — Кстати, надо будет разобраться с этим чёртовым зависанием» — делаю себе мысленную пометочку, и тут же вспоминаю, что интернета нет, и работа с информацией, работа с источниками, в этом времени куда как сложнее…
« — А в этой стране ещё и дурнее» — расстраиваюсь я, вспоминая о паранойе и охранительстве, растущих на обильно унавоженной почве СССР, подобно грибнице. Настроение портится ненадолго, но праздничная суета и разговоры родных быстро возвращают мне нормальное расположение духа.
Чуть погодя мама принялась мыть посуду, а тётя Фая разбирать со стола, или вернее — накрывать его заново. Попроще.
Мама, переговорив с отцом, выложила на стол снедь, взятую нами из посёлка, и тётя Фая приняла это с благодарностью. Ну и правильно… без холодильников, по летней жаре, какой-то шанс имеют разве только варёные яйца и тёть Зинины шанежки со сгущёнкой и изюмом — плотные, ни разу не сдобные, по консистенции ближе к пряникам, которые та пекла на две недели вперёд, и которые, кажется, могут храниться много дольше.
— Давайте ведро вынесу, — подхватился я, — пока на пол не заплескалось. Куда его?
— Я покажу! — подскочил застоявшийся Лёва, — Пошли! Заодно и свежей принесём!
— Сейчас гости пойдут, — деловито сообщил он, спускаясь по лестнице, и, шаля, пытаясь на ходу составить из их скрипа какое-то подобие мелодии. Получалось так себе, и его прыжки со скрипом терзали мой слух и нервы соседей, но Лёва не сдавался, показывая не только упорство, но и немалый опыт.
— Здрасте, дядь Саш! — сделав длинный прыжок с последней ступеньки навстречу солнцу, лету и свободе, поздоровался кузен с немолодым жилистым мужиком, подходящим к подъезду, — Это Мишка! Сын маминой двоюродной сестры, они два часа как приехали!
— Гости, значит… — заинтересованно и несколько неопределённо отозвался тот, зашарив по мне глазами и доставая папиросы.
— Да! — закивал Боря, — Вы заходите! Мама с отцом очень рады будут!
— Рады, говоришь? — протянул он, чиркая спичками и прикуривая.
— Конечно! — убеждённо (и почти искренне) отозвался кузен, — Ну… мы пошли, дядь Саш? Ведро вот выплеснуть надо, и свежей воды набрать!
— Ну идите, идите… — отпустил нас сосед, и у меня сложилось впечатление, что «отпустил» здесь ничуть не формальность! Такое в нём чувствуется… жёсткое, аж пробирает. Хотя по внешности — ну ничего особенного, на пучок пятачок.
— Неплохой мужик, — понизив голос, охарактеризовал его Лёва, едва мы отошли подальше, — не вредный.
Вернувшись в квартиру несколько минут спустя, мы застали там дядю Сашу с папиросой во рту, рюмкой в правой руке, и бутербродом — в левой. Он, очевидно, уже успел тяпнуть, и сейчас настроен благодушно и предвкушающе.
— А-а… огольцы! — вздыбливая вверх щетинистые усы, заулыбался он, увидев нас в дверях, — Как же, слышал!
Выдохнув, он закинул рюмку в рот, сдвинув папиросу в угол рта, и, не став, закусывать, блаженно втянул воздух.
— Ох и хороша… — сипловато протянул мужик, затягиваясь и выпуская дым через ноздри, — Умеете же вы устроиться!
От его слов, сказанных вполне благодушно, повеяло чем-то этаким… с душком.
— Не успел приехать, а шороху навёл! — переключился он на меня.
— Ну так есть в кого, — вздохнула мама, присаживаясь на краешек стула и складывая руки на коленях.
— Да? — дядя Саша перевёл взгляд на отца и несколько секунд они играли в гляделки.
— Сталинград? — неожиданно осведомился сосед, перервав неловкое молчание.