Цинковая битка
Шрифт:
Не помню, когда я впервые попал вместе с Тимом на эту разновидность отечественного казино, хотя еще до близкого знакомства не раз видел его за игрой. Впоследствии он показывал мне свои орудия труда - две тюхи, способные, по его словам, "прокормить всю вашу (то бишь нашу) продленочную шарагу до получения аттестатов зрелости". Я с благоговением взирал на эти произведения закоулочного искусства.
Одна была свинцовой, блинообразной и шершавой на ощупь; предназначалась для тяжелых и сырых грунтов. Плюхаясь на них, грузно и без какой-либо инерции застревала на месте. Другая - цинковая - выполняла свою миссию на сухих и песчаных местах, скользя по ним, как хоккейная шайба - по льду. Последняя мне очень нравилась: отполированная,
– Мне Тарзан за нее червонец предлагал, понял?
– сообщил он как-то.
– Так что смотри, посеешь - и мне хана, и тебе. Головы поотрывает, пускай даже эта тюха и не его... А может и правда толкануть, чтоб отцепился, а?
Я, как мог, уговаривал его не поступать опрометчиво...
Тарзан был патлатым семнадцатилетним детиной, тунеядствующим в ожидании призыва в армию и от безделья не ведающим, куда же подевать собственную молодецкую удаль. Как часто бывает в таких случаях, разыгравшаяся от переизбытка свободы и вермута кровушка однажды ударила в бесшабашную головёнку с такой силой, что ее хозяин незаметно для себя сменил предполагаемую шинельку на ватную телогреечку с простроченным на груди номерным знаком. Совместно с двумя такими же взбодрёнными пэтэушниками тезка знаменитого лесного супермена напал темной ночью на одинокого прохожего и совершил дерзкое ограбление, вытряхнув из чужих карманов около полутора рубля. Очевидно, скромность выуженной суммы повергла троих романтиков с большой дороги в уныние, и потому они присовокупили к своему деянию отягчающие обстоятельства, переломав жертве несколько рёбер. Смятая рублевая бумажонка и горстка мелочи, изъятые спустя некоторое время милицейским патрулем, фигурировали затем на суде как вещественные доказательства алчности и ненасытной жажды троицы "джентльменов удачи".
Всё это Тим поведал мне уже когда мы настолько сдружились, что знали друг о дружке практически всё, что положено знать дружившим пацанам: где живем и кто родители (я, понятное дело, старался не слишком отягощать Тима расспросами на эту тему), кем мечтаем вырасти, какие девчонки нравятся; любимые увлечения и сокровенные тайны стремились совмещать, насколько это было возможно, с максимальным взаимным интересом.
Кому из нас доводилось вот так с кем-то дружить? Мне - посчастливилось, хотя и на короткий срок...
Что же все-таки нас сближало? Наверное, в первую очередь одиночество, да еще, пожалуй, неполноценное воспитание. Мне не хватало отца, который в те годы прожигал, подобно Тиминому, свои дни в обществе зеленого змия, Тиму же - обоих родителей. Еще в первый день, прячась среди бетонных панелей стройки, словно что-то прикрыло нас под одной кровлей и зажгло маленький огонек, чтобы нам было светлее и теплее вдвоем. Мы, разумеется, друг другу в этом не признавались, а просто по какому-то негласному побуждению вели себя так, будто иначе и быть не могло, и мне часто казалось, что мы дружим уже давно, целые годы, и я знаю Тима, сколько помню самого себя.
Мы не клялись в вечной дружбе и не божились всегда и во всём обоюдно помогать, и тем не менее всячески старались на деле показать, что в любой момент готовы на взаимное самопожертвование, помогая один другому. Мне вспоминаются десятки случаев, когда Тим или я безо всякой для себя выгоды или корысти поступали таким образом. Один случай хотелось бы отметить особо - он застрял в памяти ярким примером нашего единомыслия и общего стремления к свободе самовыражения.
...Стоял
У любителей резаться в тюхи было одно излюбленное место, и находилось оно на задворках Тиминого дома. Несколько частных гаражей и бетонная ограда строительного объекта достаточно надежно оберегали эту довольно ровную площадку, посыпанную невесть кем и когда песком и гравием, от нежелательных взоров посторонних. Цинковая битка Тима творила в этом месте чудеса; вдоволь наигравшись, он покидал его как на крыльях, триумфально позвякивая оттягивающей карманы мелочью, а я - с замирающим предвкушением какого-нибудь лакомства, добытого с помощью верной и натренированной руки. Тим не был жмотом: зная, что я также обделен многими житейскими благами, он покупал пирожные, конфеты и прочие мелкие детские радости на двоих.
Воистину, то местечко явно приносило нам удачу.
И вот тогда, словно ушат холодной и грязной водицы опрокинулся нам на головы в середине апреля. Горстка жильцов Тиминого дома (правильнее было бы - дома, из которого его выживали, но к чертям такую правильность) во главе с тучным и краснорожим активистом из домкома (Тим называл его "сто кило навоза") в один из субботних дней оккупировала нашу площадку и принялась деловито ковыряться на ней.
Мы с недоумением следили за их шумным копошением. Когда стало ясно, что они собираются там что-то возводить, неумело копая несколько ям, Тим сказал мне:
– Подойди и спроси, что тут будет. А то эти хмыри меня хорошо знают, особенно "навозный"...
Я выбрался из-за гаражей и, стараясь придать себе невинный облик, робко подошел к группе старательно пыхтевших "трудяг", закапывающих в грунт деревянные столбики. Пот лил с них градом, орошая песок.
– Скажите, пожалуйста, - с ангельским оттенком в своем голоске, обратился я к повернутой ко мне заднице предводителя, - а что здесь строят?
"Стокилонавоза" нехотя оглянулся и прорычал:
– А ну, топай отсюдова, щеняра сопливая! И скажи своему бездомному огрызку, а заодно и остальным дружкам, что если еще раз кого тут увижу - руки-ноги пообрываю! Расплодилось вас тут, что собак нерезаных, аж проходу нет...
– Ладно, завтра узнаем, - решительно произнес Тим, когда я, задыхаясь от бешенства, передал ему ответ.
...Придя сюда на следующее утро, мы угрюмо воззрились на столик и две скамеечки, вкопанные на том самом месте, где еще совсем недавно кипели страсти по изделиям монетного двора. Теперь, как можно было догадаться, они будут кипеть во имя рогатой и бородатой скотины, одно название которой уже оскорбительно. Вот тебе и великий почин!
Горестные думы проносились в наших головах. Ведь это место предназначалось не только для запретных игр. Здесь мы собирались почесать языками, делиться новостями, прятались от школьных забот и учителей, баловались табачком, вынашивали планы действий, травили анекдоты... И вот теперь на этом месте потное и брюхатое дворовое сословие будет греметь дурацкими костяшками, дуть выдохшееся разливное пиво и гоготать от своих плоских и сальных шуточек, попутно скрываясь от таких же засаленных жен, пронзительно блеющих с балконов: "Ко-о-ля, ирод проклятый, ты что себе думаешь?! За хлебом Штирлиц пойдет?.."