Цинковая битка
Шрифт:
Было от чего взгрустнуть...
Наконец Тим медленно произнес:
– Ладно, пошли, нечего тут светиться.
По озабоченному и несколько загадочному выражению его лица я понял, что в лохматой и непокорной голове моего друга созревал очередной авантюрный планец.
...Детищу великого дворового "почина" местных титанов не суждено было здравствовать долгие лета. Примерно неделя прошла со дня его основания, когда группа козлозабивателей собралась у одного из подъездов, яростно потрясая кулаками и изрыгая проклятия в адрес диверсантов, превративших арену их азартных схваток в обугленное пепелище. Ибо накануне вечером языки пламени и снопы искр всполошили владельцев гаражей, а те в свою очередь -
Тем временем двое злоумышленников, учинивших "козлиное аутодафе", не без восхищения созерцали его с крыши близстоящей "хрущевки" и возбужденно орали:
– Зырь, Виталька, прям как в кино! Как будто немецкий танк из пушки подбили!
– Ага!.. Смотри, Тима, "пожарка" сигналит! А как они подъедут туда через гаражи?
– Шланги придется тянуть. Пока достанут, раскрутят, воду качнут - уже и не нужны будут... Ух ты, какой дымяра повалил! Не зря солярку в такую даль пёрли!..
Нам было в те дни отчаянно жаль, что никто о нашем геройстве так и не узнает. Мы понимали, что дело слишком пахнет жареным, чтобы выбалтывать о нём кому бы то ни было. Поэтому тайна поджога так и осталась за семью запорами, хотя последствия этого злодеяния я вскорости ощутил (вернее, испытал) своими нервами.
Так уж вышло, что буквально на следующий день Тим в очередной раз исчез с поля зрения - вернули под крышу интерната. Ну а я снова превратился в неприкаянного горемыку-первоклашку, предоставленному самому себе. И вот тут меня обуял вселенский страх. Мне повсюду стали мерещиться шпионы и оперуполномоченные; я замирал и деревенел при виде человека в милицейской фуражке; мои коленки припадочно тряслись, когда я приближался к школьным входным дверям по утрам, а к своему подъезду в доме - по вечерам. Ночные кошмары навалились, словно осыпи и оползни с обрывистых берегов реки в бурное половодье. Я видел себя по ночам одиноким узником в каменной и сырой темнице с махоньким зарешеченным оконцем, тихо говорящим в свете тоненького луча с бабочкой, случайно залетевшей в мою скорбную обитель. Муки Родиона Раскольникова плюс впечатлительность характера наложили роковой отпечаток на потерявшего сон и аппетит юнца. Перепуганная мать долго водила бледное и осунувшееся дитя по поликлиникам, где строгие люди в белых халатах его прослушивали, прощупывали и простукивали, после чего единодушно прописывали рыбий жир и касторку - горький удел многих малокровных ребятишек тех времен.
Будь тогда рядом со мной Тим, все страхи и кошмары если и не исчезли бы, то уж во всяком случае приглушили бы свою тяжелую поступь по гулким коридорам моей совести. Знай я, где находится злополучный интернат, наверняка опрометью кинулся бы разыскивать своего друга в этом каменном питомнике. Мне следовало еще давно спросить об этом Тима, но отлично понимая, насколько болезненно для него было даже упоминание про казенный детский дом, я деликатно избегал подобных разговоров. Расспросить "батяню" тоже не решался, панически боясь пьяных мужиков - поди угадай, что у тех шевелится внутри черепа за мутью бестолковых взоров. Еще свежи были воспоминания о собственном родителе и его идиотской образине в дни зарплат и прочих праздников (причем не обязательно календарных).
Для меня же истинным праздником поначалу казался тот день (вернее, вечер), когда спустя пару недель после диверсии у гаражей в нашей квартире робко тренькнул звонок (мне он показался набатом), и мать, открывшая дверь, позвала: "Виталик, к тебе какой-то мальчик пришел". Я вышел в прихожую - и чуть не запрыгал от радости: перед нами стоял Тим.
– Привет, - хрипло забормотал он.
– Мне сказали, что ты заболел.
– Ерунда, - беспечно отозвался я.
– В школу же хожу...
Он явно ощущал себя не в своей тарелке.
– Мам, - повернулся я.
– Это Тима... то есть Тимофей... Мы в одной школе учимся...
– зачем-то вырвалось из меня. Я тупо уставился себе под ноги.
– Ну, проходи, Тимофей, - засуетилась она, удивленно разглядывая нежданного посетителя: до той поры ко мне в гости приходили разве что девочки-активистки из моего класса, приносящие в дни болезней домашние задания.
Тим еще больше смутился. Он промямлил:
– Я только на секунду...
– и качнул мне головой в сторону двери - выйди, мол, дело есть. Я увидел, как это не понравилось маме, но она ничего не сказала и, легонько покачав головой, ушла на кухню.
Бедняга Тим, оказывается, абсолютно не умел поддерживать со взрослыми разговор! Однако меня это не волновало. Главное, что он вернулся, мы опять будем вместе!
– Ну как?
– шепотом спросил он, когда мы вышли на лестничную площадку.
– Всё тихо? Менты не беспокоили из-за того стола?
– Да нет... Я даже толком не знаю, что там теперь. Никто ничего не спрашивал... А ты завтра придешь? Ты вообще - надолго?
– А черт его знает, - мрачно усмехнулся Тим.
– Вот из "вшивятника" слинял, думал - дома заночую, а там опять всё кувырком: участковый, судебные исполнители... Батяню собираются в ЛТП оформлять, а жилплощадь передать исполкому... Прямо хоть камень на шею привязывай и в воду... А батяне всё до фени - лыч залил и ни ухом, ни рылом... И ведь никому ничего не докажешь: если несовершеннолетний, кто тебя слушать будет!..
Я подавленно молчал, сраженный безрадостными перспективами моего друга. Предлагать ему заночевать было бесполезно: мать ни за что бы не согласилась на такое, уж это я хорошо знал. Да и кто из родителей приютил бы незнакомого оборванца с диковатыми манерами?
– А родственники? Ты как-то говорил, что тетка есть в Калининграде. Это далеко отсюда?
– Спроси чего полегче. Сутки на поезде добираться, а там еще неизвестно что... Да и кто мне билет продаст?
Радость встречи с Тимом померкла. Хотелось вопить от обиды на всех взрослых, не желающих помочь такому замечательному мальчишке, столь несправедливо обойденному судьбой.
Я нерешительно поднял на него глаза.
– Слышь, Тима... Уже ведь тепло совсем... У нас мама на работу в шесть утра уходит... Ну вот, я тебе дам старое одеяло, оно теплое... свитер, носки шерстяные... Ты ведь знаешь места...
Наверное, что-то в моих словах или в их тоне показалось Тиму оскорбительным... Видит Бог, я искренне и от всего сердца хотел найти выход из отчаянного положения, в которое попал мой друг, и лихорадочно соображал, как же помочь ему всем, чем смогу. Но в этом одиннадцатилетнем пацане ни с того ни с сего заговорила никчемная гордыня. Мой лепет показался ему попыткой отделаться от него.
Он выпрямился и сжал и без того тонкие губы. Взрослые серые глаза сощурились и блеснули холодной сталью.
– Ты, может, еще кусок сухаря мне вынесешь?
– жестко произнес Тим.
– Я к тебе не за подачками пришел, ясно?
– Что ты! Я же совсем не это... Я же только...
– Ты такой же, как все! Сынок мамкин...
– Его уже прорвало и несло вовсю. Такое иногда с ним происходило: внезапная ярость вспыхивала подобно молнии в затишье перед бурей. Только на этот раз она впервые была обращена на меня.
– Думаешь, не понимаю, чем приболел? Да ты просто в штаны со страху напустил! Если б какой мент тебя прищучил, ты бы меня с потрохами сдал!.. Тебе-то что! В крайнем случае мамаше на работу сообщили бы, да оценочку по поведению снизили... А вот мне - кранты! И без того повсюду колонией пугают... Да на кой ты мне сдался!..