Цирк приехал!
Шрифт:
— Нет.
— Ну и память у меня! — воскликнул Коля и подошел к шкафу. — У меня у самого есть!
Он открыл шкаф, долго рылся в нем и отыскал конверт с маркой.
— Я сейчас! Адрес напишу — и всё. Значит, сегодня и уйдет письмецо. Очень важное письмецо.
«Далось ему это письмецо, носится с ним!» — подумал Влас.
Коля снова сел за стол.
— Глядите! — с ужасом показал Борька на раскрытый шкаф.
На нижней полке лежал мешок из-под мела. Ребята перевели взгляд на вожатого. Тот продолжал спокойно возиться с письмом.
— Что это вы на меня так уставились? — оторвался
Никто не проронил ни слова.
Коля вырезал ножницами из газеты какую-то статью, вложил её в конверт и заклеил его.
— Ну, вот и все. Начинаем! — сказал Коля и раскрыл книгу. — «…Карася отвели в бурсу». Карась — это прозвище новичка, — пояснил Коля. — Тогда, как и сейчас, любили, ребята, давать прозвища! Новичок «отправился на двор, где и присоединился к кучке бурсачков, игравших в рай и ад, то есть скакавших на одной ноге среди начерченной на земле фигуры, причем носком сапога они выбивали из разных её отделений камешек. „Это очень весело“, — подумал Карась».
— Известная девчоночья игра! — вставил Валька.
— «Но в то же время он услышал насмешливый голос:
— Новичок!
— Городской! — прибавил кто-то.
— Маменькин сынок!
„О ком это?“ — подумал Карась.
Его щипнули».
Ромка Смыкунов и несколько ребят хихикнули.
— Весело. Правда? — обрадовался вожатый. — Дальше пойдет ещё веселее.
И он прочел дальше:
— «Наконец кто-то сшиб Карася с ног… Карасю живот тискали, Карась задыхался, Карась землю ел, Карась плакал… После долгих усилий он вырвался кое-как и ударился бежать в класс. Бурсаки бросились за ним в погоню».
Коля внимательно обвел глазами хохочущих ребят и продолжал:
— «Несчастного Карася щипали, сыпали в голову щелчки, кидали в лицо жеваную бумагу… Рев был до того невыносим, что Карасю представлялось, что ревет кто-то внутри самой головы его и груди. Начинал он шалеть, предметы в глазах путались, линии перекрещивались, цвета сливались в одну массу. Ещё бы минута, и он упал бы в обморок».
Ребята уже не смеялись.
— «Но Карася так жестоко щипнули, что вся кровь бросилась в лицо его, в висках и на шее вздулись жилы…»
«А новичку, пожалуй, было ещё хуже. Портфелями били…» — вспомнил Влас и посмотрел в шкаф. Он заметил, что почти все ребята смотрели туда же.
— «На Карася бросились ученики большого роста…
— На воздусях его!
Карась повис в воздухе.
— Хорошенько его!
Справа свистнули лозы, слева свистнули лозы; кровь брызнула на теле несчастного, и страшным воем огласил он бурсу. С правой стороны опоясалось тело двадцатью пятью ударами лоз, с левой столькими же; пятьдесят полос, кровавых и синих, составили отвратительный орнамент на теле ребенка, и одним только телом он жил в те минуты, испытывая весь ужас истязания, непосильного для десятилетнего организма».
Влас оторвал взгляд от мешка и глянул по сторонам. Борька тер кулаками глаза, Римма Болонкина даже не вытирала слез, Нина закрыла лицо ладонью, Вираж-Фиксаж кусал ногти.
Голос вожатого зазвучал громче:
— «…ни одного слова в оправдание, ни одной мольбы о пощаде…»
«Совсем как новенький», — подумал Борька. Изредка поглядывая на ребят, Коля продолжал:
— «…раздавался только крик живого мяса, в которое впивались красными и темными рубцами острые, яростные лозы…»
Краска бросилась в лицо Власа, и вдруг впервые в жизни почувствовал он, как откуда-то снизу поднимается огромный тяжелый ком и медленно подступает к горлу…
— «Тело страдало, тело кричало, тело плакало… душа Карася умерла на то время».
— Хватит! Не надо больше! — не выдержал Влас.
— Ну что ж, не надо так не надо! — согласился вожатый и закрыл книгу.
Ребята поднялись.
— Нина, опусти письмо, — попросил Коля.
— Пожалуйста…
От самой школы никто не проронил ни слова. Позади всех плелся Ромка Смыкунов. Несколько раз пытался он завязать разговор, но его не поддержал никто.
— Посидим немного, — предложил Влас, когда ребята дошли до горсада.
— Болит, да? — спросил Борька друга.
— Ещё бы! Прием-то «курума-каеши»!
Ребята опустились на скамейку, неподалеку от афишной тумбы. Молчание нарушил Павлик:
— Как только он про Карася начал, я сразу догадался, о чем пойдет речь.
Ребята помолчали. Влас вспомнил:
— А кому он письмо-то хоть писал?
— Не знаю… — ответила Нина.
— Давайте посмотрим, — сказал Борька.
Нина достала из портфеля письмо и, взглянув на адрес, вскрыла конверт.
— Что ты делаешь? — закричал Влас. Нина спокойно ответила:
— Не кричи, пожалуйста! Это письмо нам!
— Как так — нам?
— Очень просто. Звену пионеров имени Крупской.
И Нина, оглядев ошеломленных ребят, стала читать:
— «Если вы ребята внимательные, то это письмо прочтете сегодня же! Нет, так завтра его доставит в школу почтальон. Не знаю, какое на вас впечатление произведет Помяловский, но, глядя на вас сейчас, думаю, что сильное. Но не обо всем сказано у Помяловского. Отвратительно то, что вы, пионеры, били и травили грузинского мальчика. Надежда Константиновна Крупская написала письмо всем пионерам, которые состоят в звеньях её имени. Оно напечатано в „Пионерской правде“. Я вырезал это письмо. Там и о национальной вражде сказано, и ещё о множестве вещей, о которых пионерам забывать нельзя. Прочтите его. Потом вместе обсудим.
«Вы же, ребята, не малыши и не слепые, — говорилось в письме. — Вы живете не под колпаком, а жизнь не по рельсам катится кругом. Много в ней ещё плохого: безграмотности, пьянства, угнетения женщины, богатые притесняют бедных, сильные слабых, люди не помогают друг другу, неорганизованны, верят в бога и чертей и т. д. и т. п.»
— Видишь, Борька, кто о тебе заботится? Сама Крупская! — шепнул Валька.
— Не мешай! — отмахнулся Борька.
Надежда Константиновна говорила в письме о том, чтобы ребята смелее вторгались в жизнь, помогали изменить её к лучшему, заступались за слабых ребят, защищали детей-евреев от тех, кто дразнит их «жидами».