Цитадель
Шрифт:
«Если бы знал, чем все обернется, поменял бы тогда решение?» - в памяти мелькнул образ матери, на которую так походила Бокаса. Беспокойная, неугомонная, в постоянном движении, и молчаливый, отстраненный отец. Сколько себя помнил, мать всегда напирала на него, пытаясь вывести из себя и довести до красных пятен на лице, что согласия семье не приносило.
Чтобы поддержать отца, садился с ним в утепленном сарайчике и в молчании слушал пение диковинных птиц. Особенно радовала маленькая, серенькая, невзрачная, певшая до того
Мать презирала их, и Бокаса тоже…
«Мы изначально были слишком не похожи. Бесцветные волосы и белесые глаза – это все, что нас связывает», - вздохнул мужчина.
Оказавшись в Цитадели, вдалеке от родителей, ничего не изменилось. Они так и продолжали держаться порознь. Альгиз не любил внимания, а Бокаса не нуждалась в друзьях. Не верила в дружбу, предпочитая иметь радом тех, на кого можно влиять. Отдавая повеления, светилась от счастья и чувствовала себя хитрой, значимой, важной.
– Только и можешь смотреть в одну точку и бесконечно мыслить, обмусоливая одно и тоже долго и упорно!
– зло, с издевкой расхохоталась Бокаса, не зная, что осталась жива лишь благодаря уму и наблюдательности единокровного брата.
Альгизу хотелось швырнуть, бросить в лицо, что именно ему, слабаку и ничтожеству, она обязана долгой жизнью, но давая Клахему обещание молчать, не мог нарушить, как бы ни хотел. Пока был молод, нестерпимо горело рассказать, похвастаться, но после, когда молодость ушла, степенность и выдержанность окрепли в нраве, успокоился. И даже почти забыл, что где-то есть сестра по крови.
В тот день Клахем вызвал его и долго беседовал, объясняя, что Бокаса не из тех, кто достоин нести службу. Хоть и не испытывал привязанности, но все же сестра не была чужой, и слова причиняли боль. Лишь со временем, умудренный опытом, он понял суть Бокасы и осознал мудрость, выдержанность и дальновидность Клахема и Старших, терпеливо ждавших долгие сезоны.
Столько времени понадобилось, чтобы принять и смириться, что сестра изворотлива, лжива, лицемерна и так же, как и мать, жаждала власти, хотя бы над кем-то. Если бы не светлый ум и наблюдательность Альгиза, обещавшего стать одаренным ученым, она давно бы уснула вечным сном. Но наказание, несомненно, повлияло на ранимого послушника, который замкнулся бы и потерял веру в Братский Орден.
Теперь же Бокаса делала все, чтобы вновь испытать терпение Старших. Зная предысторию и отношение Брата Клахема к сестре, он не сомневался, что главой ей никогда не стать, и подозрения, отчего предоставили такую возможность, сводили с ума.
«Грядет Суд, а она делает все, чтобы приблизить час и увести с собой больше людей!»
Он приехал попытаться остановить ее. В успех не верил, но не мог сидеть на окраине и делать вид, что ничего не происходит. Долгий и упорный труд всей его жизни Бокаса перечеркнула одним нелепым указом, и ныне, кроме злости и презрения, в нем ничего не осталось.
– Чем мешать, занялся бы темным. Урод скачет, отроков стращает.
– Урод? – недоуменно уточнил Альгиз.
– Проглотил медальон и попал под свет святынь. Думали сдохнет, но нет. Неведомым образом трус и тщедушный недоросль обратился в свирепое страшилище. Извлекли талисман, и он начал утрачивать звериный облик и размер, но уродство осталось, - уловив заинтересованность брата, обрадовалась:
«Если все пойдет как надо, неприятность обернется успехом. Я никому ничего не забыла».
– А где он?
– Как оживился!
– поддела сестра.
– Тебя проводят. Все, как ты любишь: почки, листья и загадка! Развлекайся и ко мне не лезь.
На том и расстались.
Альгиз злился и сокрушался о потере доброго имени ровно до того мгновения, как увидел несуразного страшилу с широким, похожим на пятак носом, ушлыми глазками, огромными ушами, длинными жилистыми, доходившими едва ли не до колен, руками и чумазыми босыми ногами, торчавшими из-под широких штанин, державшихся на выступающем пузе, покрытом густыми рыжими волосами.
– У-у?! – грубо рявкнул Саха заметив, как незнакомец с диким любопытством его разглядывает.
– Какой раскрасавец! Вот это страхомордец! – восторженно затянул Альгиз, обходя Сахатеса по кругу, но едва заметив, как кожаное ведро подозрительно закачалось в длинных руках страшилища, отступил назад. Маленький уродец доходил лишь до плеча, но учитывая длину его конечностей, вполне можно было получить ведерком по голове, что не смертельно, но унизительно.
– Хьюшенька, тихо! – раздался детский голос, и из-за дерева выскочила смуглая девица-подросток с длинными косами.
– Ой, кто вы? – выпалила она. – Я вас не знаю.
– И я тебя тоже. Ты кто?
– Чиа. Я за садом помогаю ухаживать Брату Таушу и за Хьюшей смотрю. Он добрый, только не любит, когда его разглядывают. Смущается.
– У-у! – страшила вновь угрожающе взвыл.
– Идем, идем, – поторопила девочка. – Поможешь полить?
Чудище засопело, вытерло мохнатой лапой безобразный нос и, переваливаясь, побрело следом за ней.
Постоям мгновение, Альгиз двинулся за ними.
– Давно за ним смотришь?
– Почти с появления в нашем городе, но приручала его Тамаа.
– А где она?
– У-а-а! – взревел уродец.
– Ну, тише, тише! – Чиа заботливо погладила по мохнатому плечу. – Знаешь же сам, так надо.
Альгиз прислонился к дереву и с интересом наблюдал, как чудище подтянуло несуразными лапами штаны, фыркнуло и начало дергать траву и сорняки.
– Какой помощник, – съязвил он.
– Хороший! – возразила девочка, уловив в словах незнакомого мужчины подвох. – Если бы не он, ни за что бы не успела сделать все необходимое.