Цитадель
Шрифт:
– С этим тоже кончено. Может быть, тебе интересно будет знать, что тут виновато только мое глупое тщеславие...
и расчетливый эгоизм. А любил я всегда только тебя.- Он вдруг заскрипел зубами.
– О, будь я проклят, ведь это я один во всем виноват! Эти люди другой жизни не знают, а я знал. Я слишком легко отделался, слишком легко.
Но, послушай: я только что заодно уже позвонил Ле-Рою.
Кремо-продукты меня больше не интересуют. Я покончил и с этим тоже, Крис. И постараюсь впредь держаться от таких людей подальше.
Кристин не отвечала, но спицы щелкали в тишине комнаты весело и быстро.
Этой ночью Эндрью проснулся весь в поту, в тревоге и инстинктивно потянулся к Кристин, еще не придя в себя от снившихся ему ужасов.
– Где ты, Крис? Мне так совестно. Мне ужасно совестно.
Я буду изо всех сил стараться не обижать тебя больше.
– Потом, успокоенный, уже полусонный: - Когда продадим все здесь, устроим себе каникулы. О боже! Нервы мои никуда не годятся. И подумать только, что я когда-то называл тебя неврастеничкой!.. Когда мы поселимся где-нибудь в новом месте, Крис, у тебя будет сад. Я знаю, как ты это любишь. Помнишь... помнишь "Вейл Вью", Крис?
На утро он принес ей большой букет хризантем. Со всей прежней пылкостью он старался доказать ей свою любовь - не той хвастливой щедростью, которая была ей ненавистна (воспоминание о завтраке в "Плаза" до сих пор приводило ее в содрогание), а скромными знаками внимания.
Когда он пришел домой к чаю с тем именно пирожным, которое она любила, и в довершение всего еще молча принес ей из шкафа в конце коридора ее домашние туфли, Кристин, хмурясь, мягко запротестовала:
– Не надо, милый, не надо, - я боюсь, что наступит расплата за счастье. Через неделю ты будешь рвать на себе волосы и вымещать на мне плохое настроение, как бывало в старые времена.
– Крис!
– воскликнул Эндрью, больно задетый.
– Неужели ты не понимаешь, что теперь все по-другому?
Отныне я начинаю искупать свою вину перед тобою.
– Хорошо, хорошо, милый.
– Она, смеясь, отерла глаза. Затем сказала с неожиданной силой, которой он никогда в ней не подозревал:
– Мне ничего не надо, только бы мы были вместе.
Мне не нужно, чтобы ты ухаживал за мной. Все, чего я прошу,-это, чтобы ты не ухаживал за другими.
В этот вечер приехал Денни, как и обещал, к ужину.
Он привез вести от Гоупа, который звонил ему из Кембриджа, что сегодня не может приехать в Лондон.
– Говорит, что его задерживают дела, - пояснил Денни, выколачивая трубку.
– Но я сильно подозреваю, что наш друг Гоуп в ближайшее время женится. Романтическое событие-спаривание бактериолога!
– А говорил он что-нибудь относительно моей идеи?
– спросил Эндрью быстро.
– Да, он увлечен ею. Но это неважно, все равно мы бы могли его забрать с собой. И я тоже увлечен, должен вам сказать.- Денни развернул салфетку и принялся за салат.
– Не могу понять, как это такой замечательный план мог родиться в вашей глупой голове. В особенности теперь.
Ведь я воображал, что вы окончательно превратились в пест-эндского торговца мылом. Ну, рассказывайте?!
Эндрью
– По-моему, нам следует выбрать не особенно большой город. Так, тысяч до двадцати жителей, - вот это будет идеально. В таком городе мы разовьем энергичную деятельность. Посмотрите на западную часть карты центральных графств. Там вы найдете десятки промышленных городов, обслуживаемых четырьмя-пятью врачами, которые под маской вежливости готовы перегрызть друг другу горло. Там какой-нибудь добрый старый доктор медицины сегодня выковыривает половину миндалины, завтра намешивает помои под названием "mixtura alba". Вот там мы сможем показать, чего стоит наша идея сообщества специалистов. Мы не будем покупать практики. Мы просто явимся в город. Хотел бы я видеть, какие скорчат мины все эти доктора Брауны, Джонсы и Робинсоны. Нам придется вытерпеть целые вагоны обид, а чего доброго, и линчевать нас могут... Нет, будем говорить серьезно: нам нужна центральная клиника, как вы и предполагали, и лаборатория для Гоупа. Пожалуй, не мешает завести и пару коек наверху.
Сначала не будем особенно широко развертывать дело, но я предчувствую, что пустим крепкие корни.- Он вдруг поймал сияющий взгляд Кристин, которая сидела тут же и слушала их разговор, и улыбнулся.
– А вы, мэм, что думаете об этом? Безумие, нет?
– Да, -откликнулась она чуточку хрипло.
– Но только ради таких безумств и стоит жить.
– Вот это верно, Крис. Честное слово! Ради этого стоит жить.
Эндрью стукнул кулаком по столу так, что подскочили ножи и вилки.
– План хорош. Но главное - идея, которая в нем воплощена. Новое толкование клятвы Гиппократа. Абсолютная верность науке. Никакого эмпиризма, никаких избитых методов, шаблонных лекарств, не гнаться за гонораром, не прописывать всякой патентованной дряни, не ублажать ипохондриков, не... Ох, ради всего святого, дай попить!
Мои голосовые связки не выдерживают, тут надо иметь барабан.
Они разговаривали до часу ночи. Даже такого стоика, как Денни, заразило пылкое воодушевление Эндрью.
Последний поезд давно ушел. Эту ночь Денни ночевал в запасной комнате на Чесборо-террас. И на утро после завтрака спешно умчался, обещав снова приехать в Лондон в следующую пятницу, а до того - повидаться с Гоупом и последнее доказательство его энтузиазма - купить большую карту центральных графств.
– Действует, Крис, действует!
– торжествуя, крикнул Эндрью, возвращаясь от двери.
– Филипп весь загорелся. Он не говорит, но я вижу.
В тот же день к ним обратились по поводу продажи практики. Приехал покупатель, за ним другие. Джеральд Тернер самолично являлся с наиболее солидными претендентами. Он обладал даром изысканного красноречия и пускал его в ход даже по поводу архитектуры гаража.
В понедельник приезжал дважды доктор Ноэль Лори - утром один, а днем в сопровождении агента. Потом Тернер позвонил Эндрью и сказал любезно-конфиденциальным тоном:
– Доктор Лори заинтересован, доктор, сильно заинтересован, могу сказать. Он очень настаивал, чтобы мы не продавали, пока его жена не посмотрит дом. Она с детьми за городом и приедет в среду.