Цитадель
Шрифт:
Шестьдесят миль по палящей жаре, а в промежутке - час работы над препаратами и образцами Глин-Джонса, когда руки, устанавливавшие микроскоп, часто дрожали еще после управления рулем,- все это за несколько недель очень утомило Эндрью. Для Кристин самым волнующим моментом всей безумной авантюры бывал его отъезд, сопровождавшийся треском мотоцикла, потом тревожное ожидание первого слабого шума, возвещавшего его возвращение. Опа все время боялась, как. бы с Эндрью нс случилось чего дорогой, когда oil несется на этой адской машине.
Несмотря на вечную спешку, Эндрью иногда привозил ей из Кардиффа
Но, наконец, наступил день последней поездки в Кардифф. Глину-Джонсу нечего было больше показывать.
Эндрью знал уже напамять каждый препарат. Оставалось только зарегистрироваться и внести крупную сумму за разрешение держать экзамен.
Пятнадцатого октября Эндрью один уехал в Лондон.
Кристин проводила его на станцию. Теперь, когда событие было так близко, удивительное спокойствие сошло на Эндрью. Казалось, все его нетерпение, напряжение, почти истерические взрывы гнева давно позади и не вергутся. Мозг его был в каком-то отупении. Ему казалось, чго он ничего не помнит.
Однако на следующий день, когда начались письменные испытания в Терапевтическом институте, он принялся писать с какой-то слепой автоматичностью. Он писал, писал, ни разу не взглянув на часы, исписывая страницу за страницей, пока голова у него не пошла кругом.
Он снял номер в "Музеум-отеле", где они с Кристин останавливались во время их первой поездки в Лондон.
Здесь было очень дешево. Но кормили скверно, и это окончательно испортило его и без того расстроенное пищеварение.. Пришлось перейти на диэту, состоявшую из одного только горячего молока с солодом. Стакан молока в кафе составлял его завтрак. Занятый только экзаменами, он жил, как во сне. Ему и в голову не приходило сходить куда-нибудь развлечься. Он вряд ли замечал людей на улицах. Иногда, чтобы проветриться, он ездил куда-нибудь на верхней площадке омнибуса.
После письменных испытаний начались практические и устные, а их Эндрью боялся больше всего. Экзаменовалось человек двадцать, все старше его и все люди солидные, уверенные в себе. Например, его сосед, некто Ггфрисон, с которым он раз-другой беседовал, был бакалавром хирургии Оксфордского университета, работал в амбулатории больницы Ст.-Джонс и имел свой кабинет на Брукстрит. Сравнивая изысканные манеры Гаррисона и его внушительный вид человека, занимающего прочное положение, с своей провинциальной неуклюжестью, Эндрью чувствовал, что у него очень мало шансов произвести на экзаминаторов благоприятное впечатление.
Практические испытания в Южнолондонской больнице прошли, как ему казалось, довольно хорошо. Ему достался случай бропхоэктаза1 у мальчика лет четырнадцати, и так как он долго занимался легочными болезнями, то счел это удачей. Он сознавал, что написал хороший отчет. Но когда дошло до устных экзаменов, счастье, казалось, круто ему изменило. Устные экзамены в Терапевтическом институте имели свои особенности. Два дня подряд каждого кандидата по очереди экзаменовали
Гэдсби представлял собой щуплого и малорослого человека с растрепанными черными усиками и маленькими противными глазками. Недавно избранный членом коллегии, он не обладал снисходительностью более старых экзаминаторов и как будто нарочно старался провалить тех, кто у него экзаменовался. Высоко подняв брови, он оглядел Эндрьго и положил перед ним шесть препаратов.
Пять из них Эндрью определил верно, а шестого не узнал.
И Гэдсби сосредоточил свое внимание именно на этом шестом. В течение пяти минут он терзал Эндрью этим препаратом, который оказался яйцом какого-то малоизвестного африканского паразита. Потом вяло, безучастно отослал его к следующему экзаминатору, сэру Роберту Эбби.
Эндрью встал и перешел через комнату, бледный, с громко стучавшим сердцем. Исчезла вся та усталость, инертность, которые владели им в начале экзаменационной недели. Ему до отчаяния хотелось выдержать экзамен. Но он был убежден, что Гэдсби его "срезал". Он поднял глаза и увидел, что Роберт Эбби смотрит на него с дружелюбной, полунасмешливой улыбкой.
– Что такое с вами?-спросил Эбби неожиданно.
– Ничего, сэр,- замялся Эндрью.- Я, кажется, плохо отвечал доктору Гэдсби, вот и все.
– Это не имеет значения. Просмотрите вот эти препараты. Потом скажите, что вы о них думаете.
И Эбби ободряюще улыбнулся. Это был гладко выбритый краснолицый мужчина лет шестидесяти пяти, с высоким лбом и насмешливо выдвинутой верхней губой.
Эбб'1 был теперь одним из наиболее известных в Европе врачей, в молодости же он знал нужду, и ему пришлось вести упорную борьбу, когда, приехав в Лондон из родного Лидса и не имея ничего за душой, кроме доброго имени, которое он заслужил у себя в провинции, натолкнулся в столице на предубеждение и вражду. Незаметно поглядывая на Эндрью, он заметил его плохо сшитый костюм, мягкие воротничок и сорочку, дешевый, неумело завязанный галстук, а главное - напряженно-сосредоточенное, стремительное выражение его серьезного лица, и вспомнил дни своей собственной молодости. Сердце его инстинктивно протянулось навстречу этому не похожему на других кандидату, и, просмотрев лежавший перед ним лист, он с удовольствием убедился, что отметки Эндрью, в особенности последняя, за практическую работу, были выше среднего.
Тем временем Эндрью, устремив глаза на поставленные перед ним стеклянные банки, кое-как, с запинками, давал объяснения относительно их содержимого.
– Хорошо,- прервал его неожиданно Эбби. Он взял в руки один из препаратов - аневризм восходящей аортыи стал дружеским тоном спрашивать о нем Эндрью. Его вопросы, сначала простые, постепенно захватывали все более широкую область, пока, в конце концов, не коснулись нопейшего специфического лечения путем прививки малярии. Эндрью, ободренный доброжелательным обращением с ним Эбби, развернулся и отвечал хорошо.