Цитадель

Стампас Октавиан

Тут не выдержал Лурих, он вскочил и заорал:

–  Ты хочешь сказать, что его нет?

–  Да.

–  И что Анри нас обманывает?

–  Да. Я уверен, что это так!

Гул стоял в подземелье страшный, многие повскакивали со своих лежанок.

–  Ты считаешь, что он все деньги забирает себе?
– неистовствовал Кадм.

–  Все не все, но очень большую часть. Может быть он с кем-то и делится, не знаю.

–  Такие обвинения надо доказывать!
– этот голос произвел остужающее действие на костер полыхающих страстей. Разбойники попятились к стенам, сраженные

неожиданным появлением вожака. Весельчак был мрачен и грозен. Как-то заново почувствовалось, насколько он громаден, а также и то, что далеко не все в этом подземелье настроены против него.

–  Ну что же ты молчишь, пятнистая тварь? Ты сказал, что я присваиваю общие деньги, - проревел Анри. В руках он держал короткий аквитанский топорик и время от времени шлепал им плашмя по ладони.

–  Утверждаю, - встал со своего места Анаэль.

–  Ну так доказывай, и если к тому времени, как я дочитаю про себя символ веры, ты этого не сделаешь, то пожалеешь о том, что родился на свет.

–  А если докажу?
– спросил твердым голосом Анаэль.

Анри только тяжело усмехнулся в ответ.

–  Пойманный в сокрытии общих денег, повинен смерти, - выкрикнул младший тапирец, и никто ему не возразил, потому что сказал он сущую правду.

Анри еще раз усмехнулся и сказал:

–  Да святится имя Твое, да приидет царствие Твое.

–  Я не успею за это время даже выйти из подземелья, пока ты читаешь молитву.

–  Да будет воля Твоя, - невозмутимо продолжал Анри.

Просто физически ощущалось, как сгущается напряжение в воздухе под каменными сводами. Очень многие думали также, как Анаэль, но для того, чтобы выступить на его стороне, им нужна была хоть какая-нибудь зацепка.

–  Но поскольку я не могу выйти из подземелья, позволь мне хотя бы здесь, внутри действовать свободно.

–  Как мы отпускаем должникам нашим...

Анаэль сделал знак столпившимся, чтобы они раздвинулись, и решительно прошел к волчьему пологу, за которым скрывалась личная пещера Анри. Анаэль, Кадм, тапирец, Лурих и еще несколько человек одновременно вошли туда.

–  Если ты где-то и прячешь деньги, то здесь.

Мгновенно все было перевернуто в этой берлоге.

Анаэль намеренно держался подальше от медвежьей шкуры, которая служила постелью вожаку. Кошель с деньгами красильщика Мухаммеда нашел Кадм.

Надо ли говорить, какой шок произвела эта находка.

Последняя фраза молитвы застряла в горле Анри.

Несколько секунд вернейший слуга стоял перед своим господином, держа в вытянутых руках доказательство его бесчестья. Висела мучительная тишина. К несчастью для Весельчака, он растерялся даже больше других. Его подвела самоуверенность, он не предполагал, что кто-то из этих ублюдков его перехитрит. Конечно, он догадался, что деньги подброшены, и точно знал, кто это сделал, но что теперь было толку от этого? Никто не поверит ни единому его слову. И чем дольше он молчал, тем глубже становилась пропасть, в которую он проваливался.

–  Это наши деньги, - с какой-то угрожающе-прозревающей интонацией сказал Кадм.

–  Что ты бормочешь, дурак! Неужели ты не понимаешь, что мне специально их подкинули!
– эти слова надо было сказать раньше, намного раньше. И другим голосом, не близким к истерике, а спокойным и властным.

–  Они лежали у тебя в изголовье, - тупо разглядывая кошель заметил Лурих.

–  Вам что, непонятно, что это не мои деньги?

–  Ты украл их у нас, - еще более тупо, и от этого особенно веско сказал Кадм и поднял на хозяина налитые мукой глаза. Он так верил этому человеку.

Анри понял, что в этот момент его бывший раб ему особенно опасен, что все сейчас будет погребено под обломками его рухнувшей веры, будь она неладна! Он размахнулся своим аквитанским топориком, которым владел с изумительным искусством еще со времен далекой своей юности. Он собирался раскроить череп человеку, который еще совсем недавно почти боготворил его. Но ему не суждено было этого сделать. Когда его рука с топориком была в высшей точке, в горле у него уже торчал нож, посланный тапирцем.

Тяжелое, неуклюжее тело Весельчака Анри, потоптавшись на месте, молча, не издав ни единого звука повалилось на предательскую медвежью шкуру.

Разбойники собрались вокруг тела и некоторое время простояли молча. Напряжение как-то сразу спало. Справедливость восторжествовала, месть свершилась.

Когда первое возбуждение, вызванное внезапной сменой власти, схлынуло, разбойники почувствовали внутреннее опустошение. Они как бы осиротели. Кроме того в полный рост встал вопрос, что делать дальше? Кому быть новым вожаком, и быть ли ему вообще? Возможно ли оставаться в этом подвале, утратив вместе с Весельчаком связь с этим тайным, сильным, хотя и довольно жадным покровителем.

Все решили отложить до утра, видимо в тайной надежде, что утром станет ясно, что ничего не нужно. Ни нового Анри, ни старой шайки.

Ночью Анаэль, пятнистый урод, не дожидаясь рассвета и вопроса о том, не он ли подложил деньги под медвежью шкуру Анри, тихо покинул подземелье. Он прихватил с собой одну только раку с мощами некоего святого, имущество церкви у въезда в Депрем, и, оставив за спиной пропитанную разбойничьей тоской нору, растворился в холодной ночи.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

ПОЧТОВЫЙ РОМАН

"О, Прекрасная Дама, каждое слово, которым я решаюсь потревожить Ваше утонченное и богоподобное внимание, не что иное как извинение за то, что я решился, все же, внимание Ваше потревожить. Я варвар, вторгающийся в алтарь, но падающий ниц при величии и святости открывшейся картины. И я готов немедля отречься от своего варварства и даже от самого себя; более того, я готов вступить в смертельный бой с каждым, кто лишь дерзновенно подумает подвергнуть сомнению чистоту и возвышенность вышеупомянутого алтаря. Нет, нет, не подумайте, о Прекрасная Дама, что я смею просить о чем-то Вас. Просить я могу лишь о позволении мечтать, ибо бестелесный, эфемерный материал моих мечтаний никак не затенит тихого сияния Вашей невинной красоты. Я прошу лишь о том, чтобы дикарю с пылающим сердцем разрешено было надеяться на то, что когда-нибудь ему будет разрешено называться рыцарем Прекрасной Дамы и рисковать жизнью повсюду, единственно ради возвеличивания блеска ее возвышенного имени".