Цитадель
Шрифт:
– И что же?!
– с вызовом спросил рыцарь.
– И почему это нашего, Богом спасаемого монарха должно было заинтересовать известие о том, что граф Рено Шатильон разъезжает по его столице?
– А вот почему, - брат Гийом взял со стола лист бумаги с большой королевской печатью и помахал им в воздухе.
– Что это?
– Что это?!
– прорычал вдруг великий магистр.
– Это королевский указ, в нем написано, что Рено Шатильонский должен быть немедленно казнен. Человек, которого вы имели счастье зарубить неделю назад, оказался никем
Брови графа Рено сдвинулись на переносице. Де Торрож продолжал:
– Итак, великолепная карьера блистательного бретера и повесы может считаться законченной. Вы задели короля, может быть и сами того не зная. Но это уже ничего но меняет.
Рено Шатильонский молча поиграл желваками, заметно помрачнел, потом спросил:
– Почему этот пергамент у вас, а не у начальника стражи?
– и тут же добавил не давая собеседникам времени, чтобы ответить.
– Что вам от меня нужно?
Граф де Торрож улыбнулся.
– Ну, слава Богу, приятно, когда понимают с полуслова. Вы оказывается не только умеете махать мечом, но и шевелить мозгами.
Рено поморщился.
– Несмотря на то, граф, что у вас в руках находится указ о моей смерти, я просил бы вас воздержаться от фамильярностей. И не ведите себя так, будто я уже согласился на ваше предложение. Если оно окажется очень уж гнусным, я могу отказаться. Понятно?
Лицо великого магистра побагровело от такой наглости, но гнев его не успел пролиться, брат Гийом быстро и умело перехватил нить беседы.
– Не надо думать о нас как об исчадиях ада, - улыбнулся он, - это как-то, по-детски. А в продолжение темы, скажу, что помимо этого пергамента у нас есть и несколько других. Другими словами, мы решили оказать вам и ещё одну услугу, то есть скупили все ваши долги. И как люди уравновешенные, конечно же мы не станем требовать, чтобы вы немедленно начинали с нами рассчитываться. Вы меня поняли?
Рено Шатильонский отвел глаза и шумно втянул воздух.
– Что же касается того, что мы у вас попросим, то лишь самый неблагодарный или очень уж странный человек может счесть это поручение неприятным, или хотя бы обременительным.
– Извольте говорить яснее.
Брат Гийом потер указательным пальцем кончик своего носа.
– Вам придется поехать в Яффу, ко "двору" принцессы Изабеллы, и сделать так, чтобы она увлеклась вами. Надеюсь, вам хорошо известно, до какой степени Изабелла не страшилище, плюс к этому она не старуха и не святоша. Поэтому мы вправе считать это поручение и приятным, и выполнимым. У вас будут расходы, ибо после Иерусалимской тюрьмы вы захотите сменить экипировку, поэтому... вот.
С этими словами брат Гийом достал из стоящего на столе эбенового ящика большой кошель потертой кожи и бросил на столешницу. Внутри что-то приятно звякнуло.
– Здесь двести мараведисов. Согласитесь, мы достаточно высоко ценим услуги человека, чьи предки сиживали за одним столом с Карлом Великим.
– Как бы там ни было, я прошу вас оставить моих предков в покое.
– Отправляйтесь, граф, отправляйтесь, - прогудел великий магистр.
Когда заносчивый Рено вышел из красно-белой залы, подбрасывая на широкой ладони кошель с деньгами, некоторое время стояла тишина. Нарушил ее граф де Торрож.
– Сказать честно, я не слишком верю в успех этого предприятия. Девчонка, говорят, довольно умна, и потом, эта ее страсть к Лузиньяну...
– Вы правы, мессир, но только с одной стороны. Уму и проницательности принцессы Изабеллы могли бы позавидовать многие государственные мужи. Именно поэтому, она и остановила выбор на Гюи, ведь за ним стоит Ричард. Но я уверен, что подлинной страсти тут нет.
– Вы считаете страсть к власти не подлинной?
– удивленно спросил де Торрож.
Брат Гийом улыбнулся.
– Хорошо сказано, мессир. Но я имел в виду нечто другое. Тяга Изабеллы к Гюи, на мой взгляд, носит исключительно политический характер. Брак с ним скорее, чем что-либо другое может ей доставить Иерусалимский трон. Я читал ее письма на Кипр. Они слишком разумные, истинно влюбленная женщина пишет не так.
– Как ты их добыл?
– Странно было бы, если бы я не нашел такой возможности.
Де Торрож усмехнулся и приложил руку к своей вечно раздраженной печени.
– Пожалуй.
– Так вот, мессир, сейчас Изабелла, при всем своем уме, находится как бы в раздвоенном состоянии. Мысли ее на Кипре, в перспективе на Иерусалимском троне, а чувства бродят сами по себе. И появление перед ее глазами такого самца, как наш благородный негодяй Рено, не может этих чувств не всколыхнуть. Говорят, он мастер в обстряпывании сердечных дел. Вот мы и посмотрим, какая из двух страстей, к власти или к мужчине, возобладает. Нам, как вы понимаете, выгоднее, чтобы сильнее оказалась вторая.
– Да, - пробормотал до Торрож, - такая штучка как, Изабелла на здешнем престоле, нас устроить не может.
– Своевольна, слишком своевольна, и стало быть захочет править сама.
– Н-да. А что Сибилла?
– Сегодня она получит первое письмо от неизвестного поклонника. Я убежден, что она не станет читать его далее первой фразы "О, прекрасная дама". Она немедленно изорвет его в порыве целомудренной ярости. И так она поступит с первыми десятью или пятнадцатью письмами. Само их чтение будет ей казаться грехопадением.
– А не отдаст ли она их этому мерзавцу Савари?
– Ни в коем случае, мессир. Она очень дорожит своим образом безгрешной и кроткой натуры. Она хочет, чтобы ее считали полусвятой. Такой девушке не могут приходить куртуазные письма. Она будет сама истреблять их во пламени одинокой свечи, дрожа от ангельского гнева. Но страшный яд любопытства будет разъедать ее душу все сильней и сильней. И вот на пятнадцатый день она не получит очередного письма. Де Торрож поднял удивленные глаза на самозабвенно рассуждающего монаха.