Цитатник бегемота
Шрифт:
Отскочив назад, он мельком подумал, что, может быть, все обойдется, но непонятная тоска снова навалилась на него, и тут же страшный удар обрушился на его голову сзади. Иван упал, выронив клинок.
— Ага!.. — услышал он торжествующий вопль и словно в жутком, не до конца даже придуманном сне увидел, как профессор перешагивает через него, отбрасывает палку, похожую на бейсбольную биту, наклоняется, берет меч и поднимает его вверх.
Завыло. Загрохотало. Подул резкий холодный ветер, в лицо Ивану полетели колючие песчинки, они забивали ему рот и лезли в глаза, но он не мог зажмуриться и смотрел, как пирамида изменила структуру, как камень потерял твердость и стал текучим… потом Иван понял, что
Там, откуда они появились, ветер дул все сильнее и сильнее, он наваливал кучи песка и тут же развеивал их снова, но людям это не мешало, потому что они просто отдыхали, сидя прямо на земле в расслабленных позах: это были бородатые мужчины в странных круглых плоских шапках и длинных грязных одеждах. Кое-кто из них дремал, прямо вот так, сидя, кто-то задумчиво почесывался, а остальные, скаля белые зубы над растущими прямо из адамова яблока черными бородами, наблюдали за тем, как связанному Иванову двойнику отрезали голову.
Этим занимались двое: один сидел, придерживая дергающиеся ноги двойника, а другой лезвием длинного ножа аккуратно водил по горлу своей жертвы.
Брызнула черная кровь: еще немного — и под хохот своих товарищей бородач поднял голову за волосы вверх. Потом он отбросил ее в сторону, где уже набирался новый курган. Обезглавленный двойник еще некоторое время дергал ногами, постепенно замедляя амплитуду движений, потом наконец затих. Второй бородач поднялся, вытер испачканную кровью галошу о выцветшую грубую куртку бывшего двойника, плюнул на труп и отошел в сторону.
Песок постепенно засыпал людей, но они, казалось, этого вовсе не замечали. Странно, но мутные струи напитанного кварцем и жаром воздуха не мешали Ивану рассмотреть картину во всех деталях: он увидел и сваленные в кучу отрезанные распухшие головы с раззявленными черными провалами ртов, и скрученные — кто веревками, кто проволокой — трупы, и тех, кто еще был цел… валялись там располосованные на ремни македоняне и какие-то еще в пышных одеждах и дорогих доспехах — одному в рот из железного ковшика лили что-то горячее, судя по трепещущему над ковшиком воздуху, какой-то металл… а дальше в одной из отрезанных голов Иван снова признал своего командира Сергиенко, хотя ни глаз, ни ушей, ни даже губ у этой головы просто не было; а потом на руке голого трупа с распоротым животом он заметил похабную вытатуированную русалку, которую в отрочестве набил себе Женька Васильчиков, сосед по парте и по лестничной площадке; и в одном из связанных Иван признал десятилетнего сына той девчонки, с которой он танцевал на выпускном вечере… теперь это был просто подготовленный на убой двадцатилетний парень с выгоревшими на солнце короткими волосами и злющими глазами, в которых сквозила опасная пустота…
Там было много их — знакомых и незнакомых, в одежде привычной и непонятной, в форме и в гражданском, в пыльниках и в тулупах, в пробковых шлемах и в расшитых халатах… некоторые были в дорогих европейских костюмах, а с коротко остриженной головы одного, блекло-пятнистого, бородачи содрали пятнистую же каску, похожую на немецкую времен Второй мировой войны, расколотили эту голову тупым топором — в три приема — и с громким смехом начали жирным желто-серым в красных прожилках мозгом кормить маленькую лохматую собачонку, невесть откуда здесь появившуюся…
Кровь текла каплями, потоками, ручьями, песок уже не мог ее впитать, и все вокруг постепенно превращалось в красно-коричневое болото, по которому, брезгливо поднимая повыше ноги и помахивая мечом, ходил профессор, и одобрительно кивал, и что-то подсказывал, и учил: подняв пятнистый шлем с напяленными на него большими пластмассовыми очками, он некоторое время задумчиво смотрел на свою находку, потом, не меняясь в лице, нахлобучил каску на раскроенный череп бывшего ее владельца — порядок и аккуратность ведь превыше всего.
Иван вдруг понял, что все это неправильно, что он сам виноват и сам еще может все исправить. Одним рывком взбросив вверх тело, он проскочил между двумя уродами и молча бросился в огонь.
Он ничего не видел и не слышал, ничего не понимал и не хотел понимать, кроме одного- меч… чужие жадные руки. Увязая в крови по колено, он все-таки добрался до врага и вырвал клинок из его цепких ладоней.
Иван увидел мгновенно всплеснувшийся ужас в глазах у профессора, потом краем глаза заметил, как картина внутри огненного сгустка стала меняться — словно пустили кино в обратную сторону: отрезанные головы прирастали к искромсанным шеям, глаза загорались живым блеском, и кровь в изуродованных телах быстрее бежала по жилам, собирая энергию для спасенных тел. Спасенных ли? — потом разберемся, мельком подумал Иван: он заметил, как Сергиенко встает, отряхивая пыль, и дружески беседует с пожилым бородачом, который только что его самого со знанием Дела резал на мелкие кусочки: оба они с некоторой задумчивостью поглядывают на пятнистого, который, ухватившись за свой очкастый шлем, дикими глазами шарит вокруг в поисках профессора.
А профессор убегал. Иван бросился за ним, и полотнище пламени, из которого он выпрыгнул, с треском свернулось за его спиной: одна из обезьян попыталась загородить дорогу, но Иван, сделав шаг вперед-вправо, ушел от ее объятий и, рубанув налево и к себе, отсек твари голову. Вторая обезьяна поспешно отскочила в сторону и куда-то пропала.
Но и профессор не стоял на месте. Оглянувшись по сторонам, Иван увидел, что стены пещеры окончательно рассыпались в прах: вокруг было светло, серо-бессолнечно и пусто, и даже ветер уходил, чтобы спрятаться до следующего своего непредумышленного появления, а профессор убегал на Запад, направляясь к двум гигантским, неправдоподобно ровным и одинаковым скалам, между которыми мерцала наполненная золотом пустота: до них были километры и километры, но беглец преодолел их в одно мгновение, и пустота приняла его, открывшись на секунду, а потом раздался резкий звон, и все закрылось — пустота исчезла, и уйти вслед за профессором не было уже никакой возможности.
Тогда Иван стал оглядываться в поисках сгинувших и вновь воспрявших товарищей. Он увидел их: они шли прочь, уходила все дальше и дальше на север пыльная колонна, и хотя было уже довольно далеко, Иван отчетливо видел и своего двойника, и Сергиенко, и остальных: они шли, окутанные пылью, истаивая в серой туманной дымке, которая становилась все плотнее и плотнее, отгораживая Ивана от друзей и врагов… и сам Иван уже с трудом мог различить идущих в прозрачную бесконечность… они шли все дальше и дальше, но… не все, черт возьми, не все…
Или все-таки?..
Кто-то тронул его за плечо.
— Чего стоишь? — спросил фессалиец.
— Да вот, смотрю… — с трудом произнес Иван. Фессалиец, приложив руку к глазам, посмотрел в даль.
— А… — протянул он. — Полуфаланга второй илы. Пошли на Александрию Арианскую. А там, глядишь, и домой…
— Домой… — эхом отозвался Иван.
— Ну да, — подтвердил фессалиец. — А как же еще?
Иван посмотрел в сторону двойной скалы. Вот ведь падаль, подумал он, ох, сдается мне, не в Берлине твой дом, совсем не в Берлине…