Цитатник бегемота
Шрифт:
— Почему? — спросил Фома. Он слушал Ивана с немалым интересом.
— А потому что лично я Мерлина не видал там из-за этого подлого тумана…
Фома посмотрел на Ланселота.
— А ты, любезный сэр?
Тот еще раз кивнул, по-прежнему не желая вербально изъясняться.
— И вообще, — продолжал Иван, — я так думаю, сэр Фома, что если бы не ты, то из этого гадкого болота мы бы вовсе не выбрались… Верно я говорю, храбрейший сэр Ланселот?
Тот опять кивнул. Однако его моральные и физические силы успели. уже слегка восстановиться, и посему он громко заявил, предварительно откашлявшись:
— Это
— Такие дела, — подытожил Иван. Фома усмехнулся и сказал:
— А ты говоришь, сэр Иан, что не похож я на проводника…
— Я такое говорил? — в замешательстве переспросил Иван.
— Ага, — подтвердил Ланселот несколько злорадно. Иван хотел что-то возразить, но Фома жестом остановил его:
— Это все не важно… Для того, чтобы нас остановить, применяется все более изощренное колдовство: давненько такого не бывало в наших краях… Но, любезные сэры, осмелюсь утверждать, что будет еще хуже.
— Ясно, — буркнул Иван. — Поехали тогда дальше… Да, — спохватился он, — а погони за нами там не видать?
— Пока нет, — сказал Фома. — Лабиринт на какое-то время задержит любого…
— Это хорошо, — сказал Иван. — Тогда — в путь! И они снова понеслись вскачь на своих не знающих устали конях.
Они мчались по изумрудно-зеленому полю очень долго, и, сколько Иван ни оглядывался, он не мог различить никаких признаков близкой погони. Это и радовало, и тревожило одновременно.
— Далеко ли еще до замка, сэр Фома? — крикнул Иван.
— Нет, — прокричал Фома в ответ, — совсем близко… Вот, наверное, уже за той рощей!..
— За какой такой рощей?.. — удивился Иван и посмотрел вперед. Тотчас словно скачком к нему приблизилась стена леса. Но Иван не удивился: он уже привык к подобным фокусам.
— Стой!.. — закричал вдруг Фома, и они остановились.
— В чем дело? — спросил Иван. Фома не ответил, напряженно вглядываясь в даль. Иван тоже поглядел — подумаешь, рощица как рощица. На редкость невинного вида.
— Похоже, лесок-то этот непростой, — медленно произнес Фома, прислушиваясь к чему-то. — Вы ничего не слышите, любезные сэры?
Иван навострил уши.
Сначала он ничего не слышал, кроме шумного дыхания лошадей. Потом до него донесся легкий шорох листвы, какой-то мягкий шелест… что-то еще, очень приятное на слух, хоть Иван и не разобрал, что именно это было.
— Я ни Морганы не слышу! — объявил Ланселот со свойственной ему прямотой и апломбом. — Тихо, как в могиле… Извините, добрые сэры, за красивый, как его… эпитет, да!
— Помолчи, доблестный сэр, — оборвал его Иван.
— А что? — удивился Ланселот. — Все равно…
— Тихо, говорю!..
Иван снова прислушался. Теперь он лучше различал что-то легкое, неуверенное, едва уловимое, как дуновение слабого ветерка, остатка, частички буйного вихря, утерянного по дороге от прошлого к небытию… или нет — предвестника великой бури, сметающей с лица земли будущее и воспоминания… Ax! — это была мелодия, а может, просто эхо мелодии: нежный звук грома, стихшего вдали…
— Я слышу это, — с удивлением сказал Иван. — Слышу…нет, это была песня: влекущая, сладостная песнь, обволакивающая нежной до безумия страстью, ослепляющая и баюкающая одновременно, мать и любовница, невеста и дочь… Ключ, находившийся в начале нотной строки, осторожно отворил дверцу, ведущую в сад неземных наслаждений; звук повел за собою, потом подхватил и понес — дальше, все дальше отсюда, прочь ото лжи, тщеты и непостоянства, туда, где нет никаких забот, где позабыли, что такое страдание, где есть только красота, вечность, покой и счастье… туда, где наши уже давно победили и где у всех все хорошо.
Иван счастливо рассмеялся и спрыгнул с коня. Как только он мог поверить океанскому монстру! Покой, предлагаемый им, — полная чепуха по сравнению с настоящим покоем… Довольно слушал он других, осталась только эта мелодия, которая звала его за собой, и он не хотел никого заставлять ждать и не хотел более ничего ждать сам: скорее, Скорее туда, где он отдохнет…
И тут Иван почувствовал, как что-то грубо вторглось извне, потушило свет радости, заставило вскрикнуть от боли, вызвало страшную тоску и душевную смуту, и деревья, эти нежные, добрые друзья-растения, каждое из которых было прекрасной девушкой, желанной так, как никакая другая желанна не будет, как только может быть желанно само существование в стране благости, сжались от удара, издали прощальный мелодичный стон и умолкли, такие близкие и печальные…
Иван зарычал, потряс головой и зажмурился. Перед глазами проплывали разноцветные пятна, постепенно угасая и оставляя за собой видимое и осязаемое разочарование и раздражение. Колени у Ивана дрожали и подгибались.
Он покачнулся и открыл глаза. Какой-то новый звук молотом дубасил по его голове, ввинчивался прямо в мозг сверкающим стальным сверлом. Было невыносимо больно от этого звука: больно было жить, больно было дышать, больно было стоять. Иван ощутил прилив дикой ярости, сжал кулаки и стал искать того, кто отплатил бы ему за эту боль.
Сперва он увидел налитые кровью глаза, тоже полные бешеного гнева; он слегка удивился, но тут же понял, что это не источник его боли, а просто Ланселот, который ищет, кому бы дать в ухо или лучше убить, причем желательно побыстрее.
Тогда он огляделся кругом повнимательнее и заметил восседающего на своей безобразной облезлой кобыле мерзкого тупого рифмоплета Фому, немилосердно терзающего струны свой кифары, которую он, оказывается, так и возил с собою, и нигде не потерял же ее, вот ведь сволочь какая!.. Фома со своей отвратительной балалайкой и издавали те кошмарные звуки, что вырвали Ивана из прекрасного мира грез. Вдобавок поганый виршеплет жутко завывал под собственный аккомпанемент, что разрушало гармонию мира окончательно и бесповоротно.
Иван зарычал и бросился на него, краем глаза уловив идентичное движение Ланселота. Однако негодный Фома оказался не так прост, как выглядел на первый взгляд, и в руки рассерженным рыцарям не дался: вместе со своим конем он отскочил в сторону и заорал еще громче.
Иван с Ланселотом бросились на него еще раз, а потом еще и еще: но все было тщетно, Фома каждый раз успевал ловко ускользнуть от справедливого возмездия.
Постепенно Иван стал ощущать, что его собственный гнев ослабевает, а песня Фомы становится все более приемлемой и даже приятной.