Cлавенские древности, или приключения славенских князей.
Шрифт:
При продолжении им подобного сему нравоучения, прибыли мы в его обитель. Стол уже был уготован, Жирослав просил нас за него сесть; и когда несколько уже насытились, тогда он снова обращая ко мне речь, вещал мне следующее. Я обещал тебе рассказать о начале и происхождения нашего Божества, зовомого чернью Золотою Бабою, по причине златого её истукана. Вот каковое повествование о том нам предано: первоначальное существо Эфир, совокупясь с нестройностью стихий, произвели на свет великую нашу Богиню, Царицу земли, и Матерь всех Богов; а она сочетавшись с Световидом или Солнцем, подобным с нею древностью Божеством, породила миру Перуна, строителя громостреляний и всех воздушных явлений; потом Волоса, Бога скотов, по нем Купала, Бога плодов; и прочих Богов и Богинь, как то Ладу, Зимцерлу, Белбога, Чернобога, Нию, Похвиста, Догоду, Услада, Кикимору, и им подобных. Сын её Перун совокупясь с сестрою своею Ладою, Богинею любви, произвел Сиву, Богиню плодов древесных и садовых, и сию то любезную внучку, питательницу человеков, держит Богиня наша непрестанно в своих объятиях, и любит ее жарче всех своих детей и внучат. А наши праотцы, желая означить свойство и достоинства сих Богинь, изобразили их златыми украсив венцами из драгоценных камней; ибо от них проистекают нам и злато и серебро, и все блага нашей жизни. А окружение её музыкальными орудиями уставлено в знак того, что восставшую между детьми её распрю, одержав земли, она пресекла, восстановив меж ними согласие правосудным ее разделом и для того еще, что она многие из сих орудий изобрела сама, и любит ими услаждаться: и завсегда свои пророчества произносит во гласе трубном.
По сем Жирослав, продолжал Остан, расказывал мне о многих её чудесах, и о делах её чад, о чем однако ж я умалчиваю, как о таких вещах, о которых и ты, Государь, я чаю ведаешь; а приступлю теперь к повествованию других моих приключений.
Я пробыл несколько дней в Священном сем жилище, наслаждаясь собеседованиями первосвященника, которому подарил я пятьдесят червонных, и еще сто дал на содержание их гостиницы. По сем, совещавшись со спутником моим, поехал я в Державу Полян, у коих столицею был Киев, построенный сего же имени Князем. Полянами владел тогда Князь Ковар: у него вознамерился я просить себе помощи противу похитителя моего престола.
Путь наш даже до сего города был благополучен: мы нашли Кевара, не доезжая до города, в бору, окружающем Киев, забавляющегося с придворными своими звероловительством. По прошению моему я был ему представлен: ласковый его прием обнадежил меня открыться ему в моей нужде. На просьбу мою отозвался он благосклонно: да и столько еще явил мне благоприятства, что просил меня жить в своем дворце все то время, которое пробуду я в Киеве. Таковые ласки совсем поколебали мое легковерие: и я уже мнил себя сидящим на престоле моего родителя. Но как я мало знал политику Государей, внемлющую более своим прибыткам, нежели человеколюбию!
Несколько дней старались забавлять меня пустыми надеждами, как между тем пересылались с моим злодеем, коему дали знать о моем пребывании в Киеве, и просили от него себе уступки некоторых городов, если не желает он зреть себя воюемым в мою пользу. Похититель моего венца, желая отвратить от себя сию бурю, охотно на требование их согласился: с таким напротив варварским условием, чтоб меня ему выдали мертвым или живым, Судя по коварству Киевского Князя и его вельмож, может быть и был бы я несчастною жертвою властолюбия Презолова, ежели б некто из Коваровых бояр не продал мне сея тайны за некоторую сумму денег.
Как скоро я известился о сем проклятом ухищрении, так скоро и уехал из Киева. По совету Добрынину, слыша о добродетелях и благостыне твоего родителя, государь, говорил Древлянин Светлосану, вознамерился я ехать в Славенск, дабы пасть к ногам великодушного Богослава, для испрошения у него той милости, о коей тщетно умолял я Полянского Князя. Во время сего моего путешествия занемог я сильною огневицею, чего ради и остановился я в Столице Кривичей, где находился храм Знича, сего священного огня, подающего болящим исцеление, и советы на уврачевание болезней. Я послал Добрыню к первосвященнику сего Божества, дабы он вручив ему от меня сто златниц, попросил его принести жертву сему неугасимому Пламени, для испрошения от него мне уврачевания. Жрец, повелев ему прийти наутро, дал такой ответ Добрыне, который по словам его, само Божество изрекло ему ночью.
Обуй в Сандалии трепещущие ноги. И безбоязненно ступай во все дороги: Ни воздух, ни вода тебя не повредит, Ни самый Тартар в них тебя не победит.Сей глас Боговещалища возвратил мне память о забвенных мною Сандалиях, данных мне в наследство Славомыслом, первосвященником Чернобоговым, моим воспитателем. Я приказал Добрыне вынуть их из сумки,_в которой они мною были спрятаны, и обуть меня. Как скоро он на меня их надел, так скоро начал я чувствовать распространяющееся по всем моим жилам стремление крови, со окончанием коего жар начал во мне утухать, и силы мои чувствительно стали приходить в прежнее состояние, Одним словом, через час сделался я так здоров, как будто б не бывал никогда болен. В тогдашнем моем восхищении бросился я на землю, и принес священному Зничу благодарственное моление, сопровождаемое радостными слезами. После сего пошел я во храм оного, желая принести ему великолепную жертву.
Храм его стоял на высокой горе, сооружен изо дикого камня, и огражден высокою и крепкою стеною на подобие замка. Стены его состояли из двух ярусов небольших покойцев: в нижних содержались пленники и скоты, определенные на заклание в жертву сему священному Огню; а в верхних жили служители храма, и некоторые жрецы. По входе моем в сию ограду, слух мой поражен был стоном пленных, испрашивающих себе от Богов и мимоидущих свободы от напрасной смерти. Жалость объяла мое сердце, Я не мог понять причин сему зверскому обыкновенно, чтоб предавать огню неповинных человеков, в жертву такому Божеству, которое подает нам исцеление, и печется о нашем здравии. О Боже! вскричал я тогда: конечно не ты виною варварскому сему уставу, но жадность к корыстолюбию немилосердных твоих жрецов. Сия мысль заглушила во мне почтение, которое было возымел я к первосвященнику сего Божества. Я вознамерился с ним увидеться, и употребить всю мою возможность к освобождению невольников, и ко уничтожению адского сего обыкновения.
Жреца сего нашел я готовящегося ко приношению сей кровавой и бесчеловечной жертвы. Поблагодарив его за представительство о мне у Божества, просил я его принести от меня благодарственную жертву. Изрядно, ответствовал он, сие я охотно учиню по принесении законной жертвы. Я его вопросил о её роде, и услышал, что она состоит из сих несчастных пленников, возмутивших только мои чувства. Честный отец: сказал я ему: не ужель и Боги столько ж мстительны и жестокосерды, как и мы человеки? и какая причина побуждает их желать столь варварские жертвы? Нельзя статься, чтоб они услаждались человеческим мучением и кровью и разве не о всех людях равно они пекутся, и не равно их любят. Жрец ответствовал мне весьма смятно на сии вопросы, из коих ничего другого я не понял, кроме пустых его отговорок. Я употребил все силы моего смысла, чтоб доказать ему бесчеловечие и беззаконное заблуждение сей службы. Но он противополагал мне на то, что сие заведено издревле, и что сею жертвою Божество их конечно услаждается. О человеки! возопил я тогда: вы и зверей в ярости и невежестве своем превосходите. Отче честный, говорил я ему, будь ты первый исправителем сего варварского и адского злоупотребления: Боги конечно не требуют от нас толь проклятые жертвы; но отвращаются и мерзятся ею. Лютый Жрец не внимал моим рассмотрениям, и готовился исполнить сие варварское дело. Но я, отозвав его на сторону, обещал ему дать за всякого пленника по сто червонцев, ежели он их освободит от сей жертвы, и отпустит на волю.
При сем обещании корыстолюбивый жрец улыбнулся, и умягчил суровый свой вид и голос: чадо мое! Сказал он мне, я вижу, что великий Знич, подав тебе здравие, хочет тебя прославить щедротою: воле его я повинуюсь: исполняй его желание; а я сего же вечера освобожу пленников, когда ему сие угодно. Но не поведай сего народу, продолжал он, сему неумолимому чудовищу, которого единые чудеса к покорству преклоняют. Я обещал ему содержать сие тайно, и в тот же день принести ему цену на искупление неповинных.
По сему нашему условию, жрец пошел во храм, и по совершенении некоторых жертвенных обрядов, притворился ужаснувшимся, и дрожащим голосом, кривляя глазами и устами, возопил к народу: о неизреченного Божия к нам милосердия! При самой пропасти великий Знич защищает нас от падения. Народ, обладающей Кривическими землями! Священный Огнь освобождает тебя от истребления, которое соединено было со смертью сих плененных тобою врагов. Он мне открыл теперь, что коль скоро прольется кровь сих Печенегов, то чрез три дня по непременному определению всемогущей Судьбы падет наше Государство, и искоренится невозвратно нашими врагами. И для избежания сего бедствия нет другого способа, кроме освобождения сих пленников. По сих словах он умолк, а народ ввергнутый им в смятение и страх возопил, и требовал их освобождения немедленно. Хитрый жрец, радуясь успеху своего обмана, обещал народу освободить их в следующую ночь; ибо, присовокупил он, сего требует Божество, дабы они во тьме оставили нашу страну; ибо тьма сия послужит им омрачением во всех их предприятиях на нашу землю. Но сие значило, говорил Древлянин, что он хотел наперед увериться в деньгах, обещанных ему мною, прежде нежели освободит сих Печенегов. Народ на все согласился, чего ни желал от него первосвященник, который по принесении обыкновенных жертв возвратился в свою обитель; а я пошел к себе на постоялый двор, дабы приготовить ему деньги.