Constanta
Шрифт:
Сон кончился на конечной – в ста с лишним километрах от родного дома. Тиха, свежа и прохладна была ночь. Метро исчезло. Подземный поезд на глазах вдруг превратился в электричку. Спасаясь от наваждения, потрясённые, они поспешили прочь – в объятия местных спасателей. Те посмеялись над бедой, ободрили и повели за собой. В спасительный оазис. Поначалу Боронок не придал значения исчезновению Горыныча. Подумал, так и надо. Когда же спустя время хватился его, всё стало по местам: оазис – лесом, спасатели – шпаной, он – переодетым оборотнем.
Перепуганная шайка рассеялась. Горыныч был найден
Услышав звуки предупредительных выстрелов в воздух, Боронок с Горынычем дрогнули, бросили охоту и устремились вон из леса, на огни близлежащего шоссе.
Шоссе было оживлено. Оставив Горыныча у обочины, Боронок двинулся голосовать. Какое-то время, пытаясь обратить на себя внимание, он соблюдал осторожность. Однако машины проезжали мимо, не замечая его. У него была веская причина покинуть это место и он начал рисковать, выходя на опасную середину дороги. Его боднули. Один раз, другой. Увёртываясь от третьего, он очутился перед автобусом. Один на один. На сей раз возможности для манёвра были исчерпаны, ослеплённый фарами, он закрыл глаза и пал на асфальт – в летящее навстречу узкое пространство. Разминуться не удалось. Сомкнулась незримая пасть, уцепилась страшными зубами и потащила за собой, отрывая от асфальта. Конец был близок. Всего один волосок отделял его от гибели. И тогда, рвя связь с жизнью и жертвуя собой, он использовал крик, благой мат во всю мочь – средством оповещения света о своём рождении заново. Свет услышал. Движение остановилось.
Происшествие и вид самого Боронка, вылезающего невредимым из-под колёс, потрясли пассажиров автобуса. Все как один они высыпали наружу и облепили его. Им, случайным встречным, конечно, было невдомёк, что стоны и ахи ни к чему, это всё не просто страшное стечение обстоятельств – рука судьбы, одно из ниспосланных свыше испытаний, очередной этап пути преодоления себя и достижения необходимых закалки, крепости и мужества.
…Курилка дымилась, как потревожённый вулкан. Боронок бросил окурок наземь и растоптал его.
– Среди всех этих гавриков и гайдуков я признаю только Запарку, – подал голос он. – Что скажет, то и сделаю. Скажет – закопайся, закопаюсь. Прыгни в окно – прыгну. Остальным я живым не дамся. Пусть занимаются своим привычным делом – приручают голубей.
Он встал, расправил плечи.
– Ну, всё, пацаны, расступились. Хочу выйти.
Пространство вмиг поредело.
В конце курилки, преграждая путь наружу, спиной к Боронку стоял, сладко потягиваясь, равнодушный ко всем земным страстям Налимыч.
– Здорово, Налимыч!
Налимыч повернулся.
– А, это ты, Боронок, – сказал он, зевая. – Чего здороваешься несколько раз на дню? Виделись же.
Заметив протянутую руку, он пожал плечами и протянул навстречу свою.
– Здорово.
Рукопожатие замкнулось. В следующую секунду Налимыч, обмякая и выпучивая глаза, стал медленно оседать наземь. Давление руки Боронка росло, превосходя сопротивление всего Налимыча. Тот опускался всё ниже и ниже. Когда колени Налимыча коснулись земли, гримаса боли, перекосив лицо, достигла апогея, Боронок отпустил его. Налимыч не удержался и сел. Перешагнув через устранённую помеху, Боронок вышел.
Курилка хранила полное молчание.
Второй день сборов. Дождавшись послеобеденного отдыха, у курилки, маскируясь офицерским кителем, объявился змей-искуситель.
– Кому здесь свобода дорога? – вкрадчиво произнёс он.
Минутой позже плотное кольцо студентов окружало начальника тыла части капитана Рыбкина.
– Кто такой Гайдук? – вопрошал он, купаясь в общем внимании. Два передних золотых зуба его, блистая ярким блеском, норовили затмить собою солнце.
– Шишка, – сказал кто-то, выражая общее мнение.
– Ха. – Капитан закурил студенческую сигарету – одну из множества, преподнесенного ему со всех сторон. – Ответ неверный, – пустил облако дыма в воздух он. – Гайдук здесь – гость, воробей на птичьих правах. А настоящий хозяин местной жизни – я. Предлагаю иметь дело со мной. Поработаем? Встряхнём косточки ударным трудом так, чтобы всем врагам тошно стало.
– А как же муштра?
– Муштра? – переспросил капитан. – А что муштра? У вас впереди один месяц. Что можно сделать за него? Морскую болезнь победишь, а плавать всё равно не научишься. Потерянное зря время, пустота. А труд – дело другое, каждый из вас знаком с ним с рождения. Потому здесь лови мгновение, трудись, оставляй след на земле.
– Муштра и труд – одна неволя, – возразили капитану. – Где же тут свобода?
Капитан бросил окурок.
– Выбор – ваша свобода, – улыбаясь, обнажил золотые зубы он.
– Нам экзамены перед Гайдуком держать. Как же без муштры?
– Это моя проблема. Кто со мной – тому экзамены автоматом.
– Круто. А что делать-то?
– Будем строить вольер для свиней.
– Что-о-о? – застигло всех врасплох разочарование. Чары змея вмиг утратили свою силу.
– Никого не неволю, – произнёс капитан. – Я же сказал: ищу тех, кому свобода дорога.
– Подумать надо.
– Думайте.
В результате раздумий круг студентов разомкнулся. Возле капитана остались двое: Налимыч и Степан.
– Мало вас, ребята, – сказал капитан, морщась. – Я рассчитывал на бригаду.
– Мы запевалы, – подал голос Степан. – Сейчас запоём, народ откликнется, подхватит, будет бригада.
– Запевай, – усмехнулся Рыбкин. – У тебя есть время до ужина. Смотри, не упусти его.
– Скажите пожалуйста, – обратился к нему Налимыч, – а есть гарантия, что мы не провалим экзамены?
– Что?
– Вы говорили – кто с вами, тому экзамены автоматом.
– Слово офицера, – подтвердил капитан.
– А-а, – протянул с неопределённостью Вова.
Рыбкин ушёл.
Степан ткнул Налимыча в бок.
– Пляши, Вова! Мы улизнули от Гайдука. Встречаться с ним теперь будем два раза в день – на поверках.
– Я рад, – отозвался Вова, хмурясь. – А ты уверен, что это наша удача?
– Конечно. Ведь Рыбкин прав. Работа – это естественное состояние человека. А когда угрожает муштра – вдвойне. Лучше работать, чем маршировать. Очнись, Налимыч, это большая свобода из двух.