Cosa Nostra история сицилийской мафии
Шрифт:
После оправдания банды Леджо мафия резко активизировалась. И постепенно стало ясно, что расклад сил внутри Коза Ностры изменился. Среди тех, кто убивал Кобру Микеле Каватайо на виале Лацио, были двое приближенных Леджо — Калоджеро Багарелла (он погиб в перестрелке, и это его тело запихнули в багажник) и Трактор Бернардо Провенцано (нынешний «босс боссов»). Статус, достигнутый Леджо в Коза Ностре, подтвердила Комиссия, воссозданная вскоре после расправы с Каватайо. Первоначально в нее входили три человека. Первым был Гаэтано Бадаламенти, крупный наркоторговец с надежными связями за океаном, один из тех, кто, собственно, и составлял положение о Комиссии. Второй — «Принц Виллаграции» Стефано Бонтате, капо самой крупной из семей Палермо, отпрыск уважаемой мафиозной династии — его отец нес гроб на похоронах дона Кало Виццини.
Появление этого триумвирата означало, что новая Комиссия будет отличаться от той, которую учредили вслед за визитом на Сицилию в 1957 году Джо Банана. Из положения о Комиссии убрали правило, возбранявшее боссам присутствовать на заседаниях. Члены триумвирата стали, несомненно, наиболее влиятельными и могущественными «людьми чести» в Палермо, а следовательно, и во всей сицилийской мафии. Комиссия отныне представляла собой не просто противовес власти боссов, как надеялся когда-то Бушетта; она превратилась в орган власти, перекраивавший всю мафиозную структуру. Когда в 1974 году Комиссия заработала в расширенном составе, Коза Ностра уже приобрела ту иерархическую систему управления, которую Томмазо Бушетта описывал магистрату Джованни Фальконе и которая существует по сей день.
Каким же образом Лучано Леджо, выходец из беднейших кварталов Корлеоне, сумел подняться до высот власти и занять место в палермской элите? Ответ прост. Несмотря на ту зловещую ауру, которую придали Корлеоне Леджо и его кинематографический визави Марлон Брандо, этот город никогда не был «столицей» мафии. Задолго до первого ареста в 1964 году Леджо распространил свое влияние далеко за границы Корлеоне, закрепился там, где это имело смысл, — а именно в Палермо.
Как раз в Палермо Леджо провел большую часть того срока, когда он скрывался от правосудия; на городской оптовый рынок крошечная транспортная фирмочка Леджо доставляла мясо краденого домашнего скота; в Палермо «нахальный корлеонский казнокрад» Вито Чианчимино проталкивался к заветному месту в городском совете; в Палермо Леджо владел компанией, продававшей игральные автоматы, под завязку набитые контрабандными сигаретами. Леджо поддерживал тесные контакты с мафиози, имена которых вписаны в историю первой войны мафии, — братьями Ла Барбера, Бушеттой, Греко, Каватайо, Торреттой. В Палермо были «корни» мафии, в Палермо сосредотачивалась мощь «общества людей чести», поэтому Палермо суждено было стать главным призом во второй мафиозной войне.
Духовный кризис Леонардо Витале
История сицилийской мафии состоит не только из политических кампаний, коммерческих предприятий и войн. Десятилетие 1970-х стало сценой, на которой разыгрались две трагедии (о них речь пойдет ниже); в этих трагедиях, как в зеркале, отразилась исполненная тревог и хлопот повседневная жизнь мужчин, женщин и детей, вовлеченных в сферу деятельности мафии.
Около одиннадцати вечера 29 марта 1973 года Леонардо Витале вошел в местную штаб-квартиру местного «Летучего отряда»1 и заявил с порога, что на него снизошло прозрение и он хочет начать новую жизнь. Тридцатидвухлетний Витале принадлежал к семье Альтарелло Ди Байда и занимал пост capodecina(десятника). В присутствии ошарашенных его словами офицеров полиции Витале сознался в двух убийствах, в попытке убийства, в похищении и во множестве мелких преступлений. Он также назвал имена других преступников, объяснил, как распределяются обязанности внутри семьи, перечислил членов своей банды и поведал о возрождении Комиссии. Хотя он занимал в организации слишком ничтожное положение для того, чтобы знать членов Комиссии, ему довелось как-то увидеть Коротышку Тото Риину, который приезжал улаживать спор между семьей Витале и соседской шайкой. Новости просочились в прессу, и журналисты окрестили Витале «Валачи из пригородов Палермо». Иными словами, задолго до Томмазо Бушетты еще один pentitoоказался готов раскрыть секреты мафии всем, кто соглашался его выслушать.
Через три недели после явки Витале с повинной следственный магистрат пригласил в тюрьму Уччардоне группу судебных психиатров и попросил их удостовериться в том, что суд не признает pentitoневменяемым.
«Это помогает мне собраться с мыслями, помогает понять, что такое действительно дурное дело, а что — так, ерунда… Этим я вреда людям не причиняю, а вот другими делами — да, бывало…»
Поступок Витале был куда красноречивее его слов, что неудивительно для полуграмотного человека. Впрочем, несмотря на все свое косноязычие, он ухитрился поведать историю, которую судебная медицина признала одним из наиболее достоверных описаний эмоционального состояния человека, принадлежащего к ассоциации, которая действует в сфере молчания и смерти.
Наибольшее влияние на Витале оказал дядя, заменивший ему умершего отца, по которому Леонардо сильно тосковал, и ставший одновременно его капо. «Он был для меня всем», — сказал Витале. А наибольшую тревогу у юноши вызывали сомнения в собственной сексуальной ориентации: «Я боялся оказаться педерастом, эта мысль преследовала меня с детства». В четырнадцать лет он перестал ходить в церковь, потому что решил, что Бог виноват в тех «грязных мыслишках», которые его одолевали. В мафиози он подался, чтобы «справиться с собой, отвадить треклятые мысли… Это был протест против Господа… Я хотел стать мужчиной».
На деле же судьба Леонардо Витале была предопределена с рождения вовсе на мифическими «комплексами». В роду Витале традиции мафии передавались из поколения в поколение: есть основания считать, что Леонардо — потомок одного из убийц, подвизавшихся при доне Раффаэле Палиццоло в 1890-е годы. В полном соответствии с обычаями семьи дядя Леонардо, заметив обожание в глазах племянника, начал испытывать его, как бы случайно задавая вопросы наподобие такого: «Видишь мои руки? Они в крови, а руки твоего отца обагрены кровью еще больше моих». Потом дядя потребовал от юноши продемонстрировать «мужество»: Леонардо убил лошадь, а в девятнадцать лет ему приказали убить человека. С заднего сиденья крохотного «Фиата 500» он выстрелил в жертву из дробовика; наградой стала совместная с дядей ловля жаворонков и посвящение в члены семьи Альтарелло Ди Байда. В ходе ритуала, сегодня известного нам по многочисленным описаниям, палец Леонардо прокололи шипом померанца, горькие плоды которого ценились на острове еще с арабских времен.
Отравление сторожевых собак, поджог автомобилей, налеты на цитрусовые плантации, убийство воришки, забравшегося в лимонную рощу, рассылка писем с угрозами, помеченных черепом, установка бомб в конторах конкурентов и «непонятливых», повреждение оборудования на стройплощадках — на протяжении последующих тринадцати лет Леонардо Витале занимался повседневными мафиозными делами и по приказу дяди собирал «налоги» с подвластной его семье территории. В 1969 году он убил другого мафиозо, что прибавило ему уважения. В результате дядя начал делиться с ним секретами организации, в частности, рассказал о Комиссии, настоявшей на убийстве журналиста газеты «Д’Ога» Мауро Де Мауро, исчезнувшего в 1970 году. Витале стал capodecina, что лично для него означало всего-навсего увеличение доли добычи.
Психиатрам Витале объяснил, что, раскрывая тайны мафии, он избавляется от своего прошлого и обретает себя. По его словам, ему казалось, что преступления совершал кто-то другой. Он нашел Господа, обрел внутренний мир и с громадным облегчением удостоверился, что не склонен к мужеложству. Впрочем, чем больше он рассказывал, тем мрачнее и раздражительнее становился. Однажды он сам себя исцарапал; по камере он расхаживал босым, поглаживая отросшую бороду и восклицая: «Безумец! Я безумец!». Магистраты задались вопросом, вправду ли Витале мучается от духовного кризиса, заставившего мафиозо вступить на праведный путь, или же он корчит из себя умалишенного, дабы его показания не имели силы на суде. По заключению психиатров Витале был признан «частично здоровым», при этом медики сочли, что эмоциональное состояние свидетеля не отражается на его памяти и не может служить опровержением достоверности его показаний. Записи самого Витале демонстрируют терзавшие его сомнения: