Cоветская повседневность: нормы и аномалии от военного коммунизма к большому стилю
Шрифт:
Следует отметить, что в художественном нарративе эпохи большого стиля проблема абортов отражена крайне скупо и в основном в контексте властного дискурса. В романе В.Ф. Пановой «Времена года» (1953) невестка главной героини Дорофеи Куприяновой делает аборт из-за неурядиц в семейной жизни. Свекровь, понимая безвыходность положения молодой женщины, тем не менее реагирует на ситуацию довольно странно: «Дорофея спросила резко: – Какой негодяй тебе это сделал?» 687 Действительно, и после войны сталинское руководство не собиралось менять свое отношение к аборту, по-прежнему расценивая его как социальную аномалию, с которой предполагалось бороться в первую очередь с помощью уголовного наказания. В мае 1950 года на заседании коллегии Министерства юстиции СССР был заслушан вопрос о «судебной практике по делам о производстве абортов». Участники заседания неоднократно поднимали вопрос о необходимости «проявить в судах больше жестокости, привлекать к ответственности и судить мужей… проводить показательные суды, в том случае если аборт заканчивался гибелью женщины» 688 .
687
Панова В.Ф. Времена года. Л., 1954. С. 82.
688
Советская жизнь. 1945–1953. С. 682.
Но в начале 1950-х годов количество абортов неуклонно росло даже в условиях уголовной ответственности за их осуществление. В 1950 году в Ленинграде, например, медики зафиксировали 44 600 абортов, а в 1954 году – уже 60 100. В это время произошло 43 100 и 48 400 родов соответственно. Еще более впечатляют следующие данные: в 1950–1954 годах из 243 500 абортов лишь 20,7 % были сделаны по медицинским показаниям. Остальные 190 000 произошли вне больничных условий, то есть путем самоабортирования. Правда, криминальными считались 16 900 абортов,
689
ЦГА СПб. Ф. 7384. Оп. 36. Д. 488. Л. 9.
Это соответствовало основному постулату гендерного порядка эпохи большого стиля, согласно которому сексуальность могла быть реализована только посредством деторождения, а интимная жизнь должна была протекать лишь в подконтрольных государству формах.
В течение почти двадцати лет власти рассматривали аборт по самостоятельному желанию женщины как патологию. В этом контексте модифицировались формы социальной работы в сфере репродуктивности населения: был совершен переход от заботы, комплекса медико-охранительных мер по поддержанию женского здоровья к жесткому контролю, опиравшемуся на конкретные карательно-правовые реалии эпохи большого стиля. Одновременно в условиях послевоенной повседневности население стало явно стремиться к смене кодов своей гендерной идентичности, ранее ориентированной в основном на выполнение репродуктивной функции. Навязанные властью стандарты сексуального поведения, признававшие интимную жизнь лишь в конституированных, подконтрольных государству формах, обретали патологические черты. В сконструированном сталинской властью гендерном порядке вызревало конфликтное напряжение.
ГЛАВА 3. ДОСУГ В КОНТЕКСТЕ ГОСУДАРСТВЕННОГО НОРМИРОВАНИЯ
Официально признанные и нередко законодательно утвержденные нормы относительно легко реализуются в областях повседневной жизни, связанных с публичным пространством. К числу же якобы непосредственно не регулируемых сфер повседневности относится свободное время горожанина, проводимое им вне строго регламентированного производственного процесса. Тем не менее связь поведения человека в часы досуга с ментальными стандартами несомненна, и потому так объяснимо стремление государства ввести нормирование и в этих сферах.
Внерабочее время всегда ассоциируется со сферой приватности, с элементами свободы и неподконтрольности. Но нормализующее вмешательство власти прослеживается и здесь. Ведь объем, структура и содержание досуга являются показателями культурных ориентиров населения, во многом влияют на его поведенческие реакции. Не случайно в обществах индустриального толка возник вопрос о регулировании досуга косвенным, но вполне цивилизованным путем – посредством законодательства о продолжительности рабочего дня. Такую же попытку осуществили и большевики, в числе первых нормативных актов которых был декрет о восьмичасовом рабочем дне. Внешне он носил буржуазно-демократический и филантропический характер. И тем не менее этот документ представлял собой своеобразное средство управления частной жизнью, что наиболее отчетливо проявляется при рассмотрении феномена свободного времени молодых рабочих. Выбор данного слоя городского социума для демонстрации процесса нормирования сферы досуга подробно объяснен в моей книге «Повседневная жизнь советского города: нормы и аномалии. 1920–1930-е годы» 690 .
690
Лебина Н.Б. Повседневная жизнь советского города. С. 230–234.
Свободное время – нормы объема
Введенные восьмичасовой рабочий день для лиц старше 18 лет и шестичасовой для несовершеннолетних (а для 14–16-летних и вообще четырехчасовой) могли гарантировать наличие у населения 16–18 часов свободного времени. Однако эти законодательные инициативы не соответствовали реалиям Гражданской войны и военного коммунизма, когда в увеличении продолжительности рабочего дня были заинтересованы государственные структуры. Возвращение в 1921 году к нормам мирной жизни сопровождалось реализацией декларированных в 1917 году трудовых прав молодежи. Большинство нормализующих суждений того времени было направлено на создание условий для увеличения объема досуга. Уже в феврале 1921 года ВЦСПС разработал правила труда лиц, не достигших 18-летнего возраста, согласно которым юноши и девушки от 14 до 16 лет должны были работать на производстве не более 4 часов, а 17–18-летние – 6 часов 691 . Однако на пути проведения в жизнь этих нормативных положений стояло немало трудностей: хозяйственники в условиях хозрасчета не желали держать на предприятиях нерентабельную группу производственников. При этом 4– и 6-часовой рабочий день не хотели устанавливать не только частники и концессионеры, но и вполне лояльные к советской власти «красные директора». Комсомольская периодическая печать 1921 года была переполнена жалобами подростков на эксплуатацию в условиях социалистических предприятий. По 7 часов работали 15-летние девушки на ивановских бумагопрядильнях, по 8 – на Саратовской канатной фабрике 692 . Нарушения трудового законодательства были замечены на московском заводе «Гужон» и на петроградском Северо-механическом 693 . В конце лета 1921 года ВЦСПС обратился с наказом к фабрично-заводским комиссиям по охране труда, отметив, что «тяжелый труд в детстве загонит рабочего в могилу и лишит нас здоровой рабочей силы взрослого человека» 694 .
691
Вестник труда. 1921. № 2. С. 8.
692
Красная молодежь. 1921. 27 апр., 17 мая.
693
Красная молодежь. 1921. 17 мая; Сборник Петроградского комитета РКП. Вып. IV. Пг., 1921. С. 78.
694
Вестник труда. 1921. № 9. С. 35.
Профсоюзы предложили целый комплекс мер по охране труда подрастающего поколения, уделив особое внимание сокращению длительности рабочего дня. Почти одновременно IV съезд комсомола выдвинул как главное направление своей деятельности «вопросы улучшения труда и быта рабочей молодежи» 695 . Но призывы общественных организаций не возымели должного эффекта. В 1921 году молодые рабочие, не достигшие 18 лет, трудились в среднем по 6,7 и 5,7 часа в день 696 . Более действенными оказались решения партийной власти. Весной 1922 года XI съезд РКП(б) указал на необходимость реализации положений декрета о восьмичасовом рабочем дне применительно к несовершеннолетним 697 . Решения съезда повлекли за собой появление четких нормативных суждений – принятого в 1922 году нового Кодекса законов о труде. Он закрепил для несовершеннолетних 6– и 4-часовой трудовой день, чего не было в КЗОТе 1918 года. Фиксация этой правовой нормы, подкрепленной уголовной и административной ответственностью, позволила отрегулировать вопрос о продолжительности труда молодежи как на государственных, так и на частных предприятиях. К 1925 году юноши и девушки в промышленном производстве были заняты в среднем по 5,7 и 4,4 часа, а в конце 1927 года – по 5,3 и 4,1 часа 698 . Эти цифры совпадали с общей тенденцией сокращения рабочего дня для людей всех возрастов, средняя продолжительность которого составляла в 1924–1925 годах 7,5, в 1925–1926 годах – 7,4, а в 1926–1927 годах – 7,3 часа 699 . У молодых людей появлялись реальные возможности не только для увеличения объема досуга, но формально и для расширения приватного пространства. Однако повседневность наполнена не только производительным трудом, продолжительность которого подвергается правовому регулированию, но и сном, домашней работой, общественной деятельностью, исполнением религиозных обрядов. За вычетом затрат на эти структурные элементы свободного времени у молодых рабочих в начале 1920-х годов оставалось примерно 4,7 часа в день. Тратились они следующим образом: 1,2 часа уходило на бездеятельный отдых, 1,6 часа – на так называемое самовоспитание, то есть на чтение книг и газет, занятие в кружках и школах, посещение лекций и выставок, 1,9 часа занимали иные развлечения – прогулки, гости, карты, танцы (всего 20 видов!). В крупных промышленных городах, в частности в Петрограде, свободное время молодых рабочих (4,5 часа) распределялось несколько по-другому: бездеятельный отдых занимал 0,5 часа, самовоспитание – 1,9 часа, развлечения – 1,6 часа 700 . Обследования, выявившие эти цифры, зафиксировали различия в культурных нормах, правда, в данном случае характерных для молодых рабочих периферии и крупных
695
IV съезд ВЛКСМ. Стенографический отчет. М.; Л., 1925. С. 108.
696
Ленинский комсомол. М., 1969. Т. 1. С. 349.
697
Одиннадцатый съезд РКП(б). Стенографический отчет. М., 1961. С. 567.
698
Ленинский комсомол. Т. 1. С. 349; Струмилин С.Г. Рабочее время в промышленности СССР (1897–1935 гг.) // Струмилин С.Г. Избранные сочинения. М., 1964. Т. 3. С. 386.
699
Шкаратан О.И. Материальное благосостояние рабочего класса СССР в переходный период от капитализма к социализму (по материалам Ленинграда) // История СССР. 1964. № 3. С. 31.
700
Струмилин С.Г. Рабочее время в промышленности СССР. С. 229.
Внешне эта тенденция продолжала развиваться и в 1930-е годы. На юбилейной сессии ЦИК СССР, посвященной десятилетию Октябрьской революции, был провозглашен переход на 7-часовой рабочий день. Этот процесс, как традиционно считалось, проводился в течение первой пятилетки, к концу которой все перешли на новый режим труда. Действительно, по официальным статистическим показателям, в 1928 году средняя продолжительность трудового дня в стране составляла 7,8 часа, а в 1934-м – 6,6 часа. В реальности все было сложнее. Сокращение рабочего времени на один час одновременно с введением шестидневки вело к потере в месяц более 30 часов. Это отрицательно сказалось на развитии промышленности. Уже в конце 1929 года Народный комиссариат труда РСФСР отметил падение производительности труда практически во всех отраслях производства 701 . Об этом в начале 1960-х годов писал С.Г. Струмилин, подчеркивая, что с началом пятилетки «пришлось принимать более энергичные меры для организованного набора рабочей силы…» и в этих условиях «переход к 7-часовому рабочему дню оказался явно преждевременным» 702 . В связи с рядом экономических обстоятельств ввести повсеместно 7-часовой рабочий день оказалось нереальным. В крупных городах, как, например, в Ленинграде, сокращение трудового дня было произведено только в 1932 году, в городах Центрально-Черноземной области к началу 1930-х годов по 7 часов в день трудилось менее трети всех рабочих 703 . Особенно сложным оказался вопрос о нормировании труда несовершеннолетних. На некоторых фабриках и заводах, например в Иваново-Вознесенске, комсомольцы обращались к администрации с просьбами уменьшить на 1 час продолжительность рабочего дня для юношей и девушек, не достигших 18 лет 704 . Но это не было предусмотрено законодательством. Более того, штурмовые методы, характерные для эпохи первых пятилеток, вообще не предполагали никакого нормирования рабочего времени. В месяцы «штурма» принимались решения, как, например, на строительстве Горьковского автомобильного завода, о дополнительном 5-часовом труде после окончания смены 705 . «Прорывы», сопровождавшиеся сверхурочными нагрузками, были повседневностью производственной жизни, хотя и подавались пропагандой как экстраординарные ситуации трудового подвига. В качестве примера можно привести положение на ленинградском Балтийском заводе в 1930 году, когда из-за якобы вредительства производственный коллектив не укладывался в график спуска теплохода «Абхазия». Для ликвидации отставания молодежные бригады проводили на стапелях в течение месяца по 12–14 часов в день 706 . И такие случаи были отнюдь не единичны. Комиссия ЦК ВЛКСМ, обследовавшая в 1934 году положение на фабриках и заводах, находящихся в городах европейской части РСФСР, констатировала многократные факты несоблюдения трудового законодательства о семичасовом рабочем дне для взрослых и 6–4-часовом для несовершеннолетних 707 . А в 1938 году в стране началась кампания постепенного перевода промышленных предприятий вновь на 8-часовой режим труда, что обычно объяснялось необходимостью укрепления обороноспособности. Однако это была не единственная причина, если учесть систематическое, почти ежегодное издание постановлений об укреплении трудовой дисциплины. Эпопея с самым коротким в мире рабочим днем законодательно завершилась Указом Президиума Верховного Совета СССР от 26 июня 1940 года «О переходе на восьмичасовой рабочий день, на шестидневную рабочую неделю и о запрещении самовольного ухода рабочих и служащих с предприятий и учреждений». Уплотнение рабочего времени было проведено в кратчайшие сроки – от 3 до 6 месяцев, что, естественно, вызвало сокращение объема досуга. Особенно пострадали несовершеннолетние – с 1 июля 1940 года они стали работать по 8 часов в день 708 .
701
ГА РФ. Ф. А 390. Оп. 3. Д. 1432. Л. 15.
702
Струмилин С.Г. Рабочее время в промышленности СССР. С. 368.
703
История индустриализации Центрально-Черноземного района. 1926–1932 гг. Т. 1. Воронеж, 1970. С. 356.
704
Ленинец. 1930. 5 апр.
705
Горьковский автомобильный. М., 1981. С. 28.
706
В борьбе за поворот. Л., 1930. С. 17.
707
Известия ЦК ВЛКСМ. 1934. № 20. С 16, 19.
708
Решения партии и правительства по хозяйственным вопросам. Т. II. М., 1968. С. 259.
Молодые рабочие 1930-х не смогли увеличить объем своего свободного времени хотя бы на один час, как формально было закреплено в трудовом законодательстве. Обследования 1933 года показали, что за десять лет, с 1923 года, ничего не изменилось. Мужчины по-прежнему отводили на развлечения и бездеятельный отдых, на учебу и самовоспитание примерно 4,5 часа в день, а женщины – 3,5 часа. При этом бездеятельный отдых стал занимать у молодых рабочих больше времени, чем у людей старших возрастов 709 . Таким образом, правовые нормы не смогли в условиях формирующегося большого стиля даже в мирное время, не говоря уже о периоде Великой Отечественной войны, гарантировать расширение приватной сферы. Время, которое человек проводил вне производства, практически не увеличилось с середины 1920-х годов. Причиной тому было и явное усложнение условий повседневной жизни в 1930-е годы, в особенности для рабочих. В 1931 году их доля в городском социуме резко возросла, в Ленинграде, например, она достигла почти 57 %. При этом в годы двух первых пятилеток пролетариат пополнялся в основном за счет крестьян. Они с трудом адаптировались к требованиям жизни в большом городе, к его культурно-бытовым практикам. Среди рабочих крупных промышленных городов к началу 1930-х годов усилились контакты с родственниками из деревень. В 1925 году «связь с землей», как писали статистические источники того времени, поддерживали примерно 15 % рабочих, а в 1931-м – более 50 % всех тружеников промышленного производства. Это не только замедляло процесс самоидентификации новых молодых горожан, но и отрицательным образом сказывалось на городской среде в целом. Ее устоявшиеся нормы подвергались стихийному давлению крестьянской культуры. Но более сильное воздействие оказывала культурная политика советской власти, влиявшая не столько на объем, сколько на структуру и содержание свободного времени горожан.
709
Лебедев-Патрейко В., Рабинович Г., Родин Д. Бюджет времени рабочей семьи. Л., 1933. С. 55.
Красный Пинкертон вместо Лидии Чарской
Большевики, конечно, не собирались запрещать такую привычную форму досуга, как чтение. В начале XX века оно стало нормой в среде прежде всего столичного пролетариата 710 . Однако новое поколение рабочих, начало культурной социализации которого совпало с первым послереволюционным десятилетием, не имело еще устойчивой потребности в книге. Отчасти это объяснялось групповой молодежной психологией, а отчасти – культурно-бытовой ситуацией военного коммунизма с характерными для него лозунгово-театрализованной агитацией, массовыми митингами, шествиями. Молодежь легко заражалась стилем «красноармейских атак», превалировавшим в духовной жизни Советской России 1918–1921 годов. Даже в начале 1922 года газета «Красная молодежь» писала: «Рабочая молодежь еще мало знакома с книгой, еще не научилась обращаться с нею, любить ее и ценить ее» 711 .
710
Подробнее см.: Рубакин Н.А. Этюды о русской читающей публике // Рубакин Н.А. Избранное: В 2 т. М., 1975. Т. 1. С. 98, 100.
711
Красная молодежь. 1922. 1 марта.