ЦРУ и мир искусств
Шрифт:
Как член трёхжурнального редакционного комитета, который был создан для координации редакционной политики «Инкаунтера», «Монат» и «Прев», Ласки был теперь частью небольшой команды, которая определяла, как будут излагаться темы Конгресса. Регулярно собираясь в Париже, с участием Джоссельсона, Набокова и де Ружмона, этот комитет анализировал эффективность журналов и договаривался о темах, которые будут затронуты в будущем. Ласки утверждал, что последовательно выступает за более глубокую приверженность внутригосударственным темам: Эдора Велти (Eudora Welty) должна была написать статью о «сегрегации»; кто-то - о «великом американском подъёме»; Джанкарло Менотти мог бы сделать что-то на тему «элита и народ», при повышенном внимании к советским делам. Другим bete noire (ненавистный человек - фр.) и неизменной целью слепой ненависти журналов Конгресса был Жан-Поль Сартр, разрыв которого с Мерло-Понти (Merleau-Ponti) в 1955 году (после того как Мерло-Понти объявил о своём разрыве с коммунизмом) должен был, по словам Ласки, фигурировать в журналах Конгресса под заголовком «Сартр мёртв» (Sartre est mort) [494] . Сартра на страницах «Инкаунтера» и «Прев» постоянно обличали как «лакея коммунизма», несчастного временного слугу, чьи политические и творческие писания увековечивали коммунистический бред и «радость насилия».
494
Melvin Lasky. Some Notes on Preuves, Encounterand Der Monat, April 1956 (CCF/CHI).
Степень
495
Там же.
«Давайте не будем ставить вопрос ребром: И что мы сделали сегодня чтобы люди перестали думать о нас как о варварах? Мы в отличие от всех остальных имеем слишком много проблем (в том числе материализм, цинизм, коррупция, насилие), чтобы постоянно выходить с позитивным приветствием «Звёздно-полосатый навсегда!». Дадим европейским писателям поворчать. Давайте и сами немного поворчим (как ни парадоксально, но это один из наших звуков, вызывающих симпатию)» [496] .
496
Там же.
В сущности, Ласки признавал, что критики из журналов Конгресса, которые жаловались на проамериканский уклон, в основном были правы. «Инкаунтер», в частности, должен был теперь ответить на обвинения в том, что он является «троянским конём» американских интересов, что он «имел своеобразную мёртвую зону - журнал почти никогда не публиковал критические статьи о США, как будто это была запретная территория» [497] . В первые годы, конечно, «Инкаунтер» прилагал огромные усилия, чтобы подорвать любую неприязнь к Америке и её институтам. Антиамериканизм характеризовался как «психологическая необходимость многих европейцев», как устройство, которое позволяло им «упражняться одновременно в ненависти к себе» (Америка как «мифологизированный образ всего ненавистного») и «самодовольстве» (Фидлер), или как способ усиления «удовлетворения, которое британские интеллектуалы получают из своего национального самосозерцания» (Эдвард Шилс - Edward Shils), или как механический рефлекс «современного либерализма», олицетворением которого являются журналы «Нью Стейтсмен» и «Нейшн» с их «злокачественной анемией», «стереотипной реакцией» и «моральным самодовольством» (по словам Дуайта Макдональда в 1956 г., в разгар своей воинственности холодной войны). Рекомендации Ласки удались лишь частично. Хотя А.А. Альварес (A.A. Alvarez) в 1961 году заметил изменения: «Параноидальное биение подлинной пропаганды редко прослеживается в эти дни на страницах «Инкаунтера» [498] ; остальные же остались при своём мнении, разделяя точку зрения Конора Круза О'Брайена (Conor Cruise O'Brien) о том, что «Инкаунтер» лоялен в первую очередь Америке» [499] .
497
Robert Silvers. Цитата из Carol Brightman, Writing Dangerously.
498
A.A. Alvarez. New Statesman, 29 December 1961.
499
Conor Cruise O'Brien. New Statesman, 20 December 1962.
В штаб-квартире ЦРУ в Вашингтоне «Инкаунтер» с гордостью считали «флагманом» и эффективным средством для продвижения понятия культурного сообщества, связанного, а не разделяемого Атлантикой. Он даже стал своего рода визитной карточкой для агентов ЦРУ. Договариваясь о встрече с Беном Зонненбергом, богатым молодым странником, который некоторое время работал на ЦРУ в середине 1950-х годов, агент ЦРУ сказал ему: «У меня в руках будет экземпляр «Инкаунтера», чтобы вы узнали меня».
Вера ЦРУ в журналы Конгресса подкреплялась финансовой поддержкой. Хотя детали де-факто восстановить нелегко, но некоторые финансовые счета выжили в пыльных углах различных архивов. Согласно выписке расходов за период до 31 декабря 1958 года, Фонд Фарфилда выплачивал зарплаты «редакционному секретариату» Конгресса в размере 18 660 долларов в год. Эта сумма шла на зарплаты Бонди, Ласки (предположительно) и американскому редактору «Инкаунтера» (оклад британского редактора входил в обязанности британской разведки). В 1959 году «Инкаунтер» получил 76 230 долларов от Фонда Фарфилда (почти удвоенный начальный годовой грант в размере 40 тысяч долларов). В том же году «Куадернос» получил 48 712 долларов, а «Прев» - 75 765 долларов. Кроме того, 21 251 доллар были выделены для «администрации» периодических изданий Конгресса. Гранты для журнала « Монат» (около 60 тысяч долларов в год) направлялись через ряд подставных организаций. В 1958 году целевые средства были переправлены через Фонд округа Майами. К 1960 году пути доставки средств диверсифицировали: финансирование проходило через Фонд Флоренции (The Florence Foundation, 27 тысяч долларов) и Фонд Хоблитцелля (29 176 долларов) - очень странного донора, учитывая, что «цели и деятельность» этого фонда в Справочнике американских фондов были сформулированы как предоставление «поддержки организациям в Техасе, в первую очередь в Далласе, особенно на помощь инвалидам». Этот маршрут был также использован для передачи средств «Темпо Пресенте», который получил 18 тысяч и 20 тысяч долларов от тех же фондов в 1960 году. Общий объём выплат на периодические издания Конгресса в 1961-м составил 560 тысяч долларов, и повысился до 880 тысяч долларов в 1962 году. В то же время затраты Фонда Фарфилда на Конгресс - другими словами, прямые затраты ЦРУ на заработную плату, управление, аренду и т.д.
– находились в районе одного миллиона долларов в год (или шести миллионов в пересчёте на доллары 1999 г.).
Несмотря на убеждения Ласки в том, что это не кормушка, всё выглядело именно так. «Внезапно появились лимузины, вечеринки с обилием копчёного лосося и прочего, и люди, которые обычно не могли позволить себе билет на автобус до Ньюарка, теперь стали летать первым классом в Индию на лето» [500] , -
500
Jason Epstein. Interview, New York, June 1994.
501
Malcolm Muggeridge. New Statesman, 19 May 1967.
502
Malcolm Muggeridge. Esquire, January 1973.
В этом кадиллаке счастливо путешествовал Николай Набоков, занимавшийся своей коронной деятельностью - организацией гламура. Несметное количество связей и дружественных контактов Набокова сыграли неоценимую роль в завоевании авторитета и статуса для Конгресса. Ласковые прозвища, которыми он называл своих людей, были свидетельством его способности укреплять привязанность и лояльность. К Шлезингеру он обращался не иначе как Артуро, к Исайе Берлину - Кариссимо, «дорогой доктор» и «дядя», к Наташе Спендер - «милочка», к Стивену Спендеру - «милый Стива», к Джорджу Вайденфельду (George Weindenfeld) - «милый маленький принц», к Эдварду Уиксу (Edward Weeks), редактору Atlantic Monthly, - Каро Тед, к Эдварду д'Армсу (Edward d'Arms) из Фонда Рокфеллера - Чат.
Набоков, не самым выдающийся композитор и, конечно, отнюдь не интеллектуал, был одним из лучших импресарио в послевоенные годы, признавая и поощряя творческие таланты. В течение зимы 1953-1954 годов он переехал в Рим, где был задействован в качестве музыкального директора Американской академии. Это значило, что у него появились большие возможности для организации крупнейшего набега Конгресса на музыкальную сцену со времён фестиваля «Шедевры» 1952 года. Действительно, во многих отношениях фестиваль, к организации которого приступил Набоков, был официальным ответом на критику Герберта Рида по поводу ретроспективного характера парижского предприятия. «Пусть наше следующее представление будет не самодовольным взглядом в прошлое, но уверенным взглядом в будущее» [503] , - призывал Рид. Теперь, после визита в Нью-Йорк на пресс-конференцию в феврале 1953 года, Набоков принял вызов. «С этого фестиваля мы закрыли дверь в прошлое, - сказал он.
– Мы говорили, что здесь представлены великие произведения. Но они больше не являются современными, хотя и были написаны в XX веке. Они теперь часть истории. У меня есть новый план... мы проведём конкурс композиторов, который будет отличаться от когда-либо проведённых. 12 молодых и перспективных, но на международном уровне неизвестных композиторов будут приглашены в Рим с оплатой всех расходов. Каждый композитор приедет со своей работой, и эти работы будут представлены публике... Наконец, компетентное жюри, демократически избранное всеми участниками конкурса, выберет из этих 12 работ победителя. И сама награда будет ошеломляющей: во-первых, денежная премия; во-вторых, выступление стремя крупнейшими оркестрами в Европе и тремя в Америке; в-третьих, ноты будут опубликованы; в-четвёртых, музыка будет записана ведущей звукозаписывающей компанией. Но и это ещё не всё - даже 11 проигравших на самом деле ничего не проиграют, - продолжал Набоков, всё больше и больше походя на чикагского рекламщика.
– Ведь им предоставляется бесплатная поездка в Рим, гарантия публикации их работ и оплата авторских гонораров. Это ли не приз?» [504]
503
Herbert Read. Masterpieces of the Twentieth Century, Paris, April 1952 (ACCF/NYU).
504
Nicolas Nabokov. New York Herald Tribune, 8 February 1953.
Двухнедельный фестиваль «Международная конференция музыки XX века» (The International Conference of Twentieth Century Music), намеченный на середину апреля 1954 года, должен был заявить о приверженности Конгресса делу развитию авангардных композиций. Это, в свою очередь, предполагало поставить Конгресс в авангард музыкальных экспериментов и предложить миру прекрасные образцы музыки, запрещённой Сталиным.
Итальянское правительство должно было внести на счёт Набокова в «Американ Экспресс» в Риме 2,5 млн лир на организацию этого мероприятия, но деньги так и не поступили (подтверждая страхи Набокова о том, что он будет в конечном итоге «потерян где-то в развалинах Римского форума»). Часть денег из Фонда Фарфилда пошла в призовой фонд конкурса, который составил 25 тысяч швейцарских франков (6000 долларов США) и предназначался для выплаты за лучшие концерт для скрипки с оркестром, короткую симфонию и исполнение камерной музыки солирующего вокала с ансамблем. В пресс-релизе сообщалось: фестиваль «призван доказать, что искусство процветает там, где есть свобода», и что главной составляющей призового фонда были щедрые пожертвования от «Юлиуса Флейшмана, унаследовавшего американскую компанию U.S. Gin and Yeast». Юнки было поручено в очередной раз договориться с Бостонским симфоническим оркестром, который согласился дать концерт с победившей композицией в своей альма-матер - музыкальной школе для подающих надежды певцов и музыкантов в Танглвуде (Tanglewood) (к 1953 г. восемь из одиннадцати членов международного музыкального консультативного совета Конгресса были связаны с музыкальной школой в Танглвуде).
Как он обычно и делал, Набоков послал первое приглашение для участия в фестивале в Риме своему старому другу Игорю Стравинскому, предлагая оплатить расходы до 5000 долларов США для маэстро и его жены, а также их секретаря. Стравинский согласился возглавить музыкальный консультативный совет на фестивале наряду с Сэмюэлем Барбером, Борисом Блахером, Бенджамином Бриттеном, Карлосом Чавесом, Луиджи Даллапиккола, Артуром Онеггером, Франческо Малипьеро, Фрэнком Мартином, Дариусом Мийо и Вирджилом Томсоном (который, по словам Набокова, «знал всех ребят в фонде Рокфеллера»). Шарль Мюнш предлагал, чтобы Артуро Тосканини также вошёл в состав совета, но Набоков возражал ему на том основании, что «имя Тосканини связано с проектами, не имеющими отношения к современной музыке, и его деятельность является по меньшей мере анахронизмом. Добрый маэстро... был последовательным и решительным врагом современной музыки и часто подвергал нападкам её проводников» [505] .
505
Nicolas Nabokov to Julius Fleischmann. 6 May 1953 (ACCF/NYU).