Цунами
Шрифт:
– Ясно. Но ведь подписки о невыезде ты не давал? Давай вечером ко мне. И заночуешь у нас. Нет, слушать ничего не хочу! Вера и дети так будут рады! Была бы жива Галочка, царство ей небесное, порадовалась бы вместе с нами! Дома обо всём и поговорим. А здесь, сам видишь…
Ничего особенного я не видел. Но по тону Анатолия Михайловича догадался, что климат у них в РЦ далеко не южный. Что ж, понятно. Обычная штабная рутина. Обер давит унтера – и так далее.
С Андреем недоразумений не было. Немного покружив на «козле» по городу в поисках нормальной представительской бутылки, цветов для Веры и конфет девочкам, отправились в знаменитый своей грязью микрорайон Северный. Хорошо, что
Андрей с Сергеем высадили меня у подъезда Рыбакова и, пообещав заехать завтра к девяти, уехали.
Подъезд, как и положено, был размалёван едва не до потолка. Грамоте в Ростове, судя по настенной живописи, учат неважно. Слов, где более трёх букв, без грамматических ошибок почти не встречалось. И в таком вот изысканном интерьере растут девчонки Анатолия Михайловича!
Глава 3
Галина, жена Анатолия Михайловича, скончалась в Шиханах семь лет тому назад во время аварии в цехе декомплектации химических боеприпасов. Её напарник по смене Володя Ларин остался жив. Получил инвалидность и так до конца не оправился от частичного паралича. Оформил пенсию, преподаёт производственное обучение в одном из колледжей Балашихи. Сильно хромает до сих пор. Вот что делает с людьми боевой газ. А чем «наш» сероводород лучше?
С Володей Лариным я виделся около недели назад. «Шиханское братство» хоть гораздо меньшим числом, чем Чернобыльское, но существует. Подробности того, что творилось на ядерных и химических полигонах Советского Союза, ещё ждут своих летописцев. А Галина не дожила даже до статей в «Огоньке». Семью Рыбакова, двух его дочерей и сестру Галины – Веру – я практически потерял из виду сразу же после перевода в Москву в девяносто пятом.
Дверь мне открыла Рыбакова-старшая. Стройная девушка в голубых джинсах и футболке с групповым портретом «Блестящих» весьма отдалённо походила на знакомого хулигана-Зойку, друга уличных собак и защитницу мелкоты. Но сейчас вес повисшей у меня на шее поклонницы «Блестящих» я оценил килограммов в сорок пять, не меньше. На Зойкин визг в коридор колобком выкатилась Рыбакова-младшая. Мне на шею она не бросилась, а растерянно уставилась отцовскими глазами-бусинками на незнакомого дядю с букетом. Елене Анатольевне во времена нашего знакомства было около трёх лет. Само собой, упомнить всех дядей в зелёной форме было никак невозможно.
Вера из кухни не слышала Зойкиных воплей, поэтому я смог войти в квартиру, сохранив букет и не уронив пакеты.
Дом Рыбаковых всегда отличался высшей степенью гостеприимства. Говоря обобщённо, здесь гость никогда не чувствовал себя в тягость хозяевам.
Анатолий Михайлович вышел в коридор, освободил меня от пакетов и от Зойки. Я получил достаточно свободы, чтобы вздохнуть, официально поздороваться с маленькой Леной и с букетом наперевес двинуться на кухню.
В проёме кухонной двери я невольно задержался. Вера переворачивала очередной блин на шипящей сковороде и до крайности углубилась в это занятие. Она была ниже Галины, миниатюрнее и удивительно напоминала сестру жестами, мимикой, речью. Седины, правда, со времени нашей последней встречи тоже прибавилось.
Наконец блин занял правильную позицию. Я был замечен, и вот уж Вера плачет, упёршись лбом мне в солнечное сплетение. И чувствую, что мне хочется зажмуриться и удержать готовые выкатиться из глаз слезинки. От воспоминаний никуда не денешься, а Галина была настолько жизнелюбивым и открытым человеком, что сама мысль о том, что её нет в живых, казалась верхом идиотизма.
Выпили первую рюмку за встречу. Молча выпили по второй –
Квартира Рыбаковых символически именовалась трёхкомнатной. Комнату главы семьи я не рекомендовал бы посещать лицам, страдающим клаустрофобией. Первое ощущение за её порогом – это погружение вглубь книжного шкафа. Книгам здесь обеспечен полный комфорт, но книговладельцу оставался пятачок, на котором лечь во весь рост можно было только по диагонали.
Анатолий Михайлович сел на своё любимое место, за откидной столик книжного шкафа. Мне осталось примоститься на мохнатом пуфике, который я предусмотрительно прихватил с места трапезы.
– Ты не планируешь спускаться в шахту? – спросил Рыбаков.
– Да, собираюсь завтра. Вряд ли это обогатит новыми фактами. Но, думаю, само посещение для меня необходимо в эмоциональном плане. Я достаточно проникся проблемой, чтобы не обратить внимания на некоторые несоответствия в документах, отражающих подробности события. Было бы прекрасно, если бы удалось пригласить на «погружение» грамотного геолога.
– С геологом я постараюсь тебе помочь. Сейчас же и позвоним. Но вот в том, что касается несоответствий, советую тебе быть поосторожней. Помнишь, как переводится «Барсакельмес»? «Пойдёшь – не вернёшься»!
– Что ты имеешь в виду, Михалыч? Я что-то не заметил грифа «секретно» на судебных бумагах. Материалы из архива КГБ потеряли актуальность за давностью.
– Вопрос не в актуальности материалов следствия. Ты меня неправильно понял. Насколько я представляю себе общую картину, дело, маленькой частью которого ты сейчас занимаешься, имеет огромную социальную и политическую значимость. Ты сидишь в прямом смысле на сероводородной бомбе. А озабочен, остренький ли у твоей бомбочки хвостик!
– Обижаешь, Анатолий Михайлович. Говорю о частностях, что вовсе не означает, что я плохо понимаю обстановку в целом. Я сейчас вынужденно сориентирован на частности. Такая моя доля: бежать по следу.
– Может, ты и прав. У меня пока не было времени обстоятельно поразмыслить на эту тему. Но знание полигонной теории массовых отравлений в приложении к густонаселённым районам – это как раз то, что должно заставить тебя держать по возможности язык за зубами. Я знаю тебя давно и не думаю, что московское житьё тебя изменило. Ты как был увлекающимся романтиком, так им и остался. Прямое подтверждение тому – твоё желание спуститься в шахту. Я неспроста задал свой вопрос. А вокруг, мой дорогой 007, как и в каменном веке, полным-полно грязи. Я хочу уточнить, что речь идёт не о твоём персональном костюмчике, а об отношении к людям вообще.
Рыбаков полистал толстую тетрадь с адресами и телефонами, нашёл нужный номер.
– Добрый вечер, Наташа, это Рыбаков. Извини за беспокойство, твой благоверный далеко? Пригласи его, пожалуйста. Хочу предложить ему выезд на пленэр, а то он у тебя на глазах превратится в компьютерного маньяка. Что, уже превратился? Поздравляю! Редкое счастье – делить мужа с электронной балалайкой!
– Гриша, здравствуй! Ко мне на несколько дней приехал давний товарищ из Москвы. Я хотел бы тебя с ним познакомить. Его командировка связана в какой-то мере с геологией, и нужна, кроме прочего, твоя консультация. Нет, не заочная, а практическая, на месте. Ты не против того, чтобы проскочить с ним завтра в Южношахтинск? Я по работе всё устрою, твой директор будет только рад. Не будет рад? Что ты говоришь! Извини, не знал. Когда? Вот дела, Гриша, жаль человека, ты говорил, что мужик был отличный…