Curriculum vitae
Шрифт:
Иезуит спрятал ладонь за спину и улыбнулся кончиками губ. Его лицо, подсвеченное огнем камина, стало похоже на маску сатира. Он прошептал вслед удаляющимся шагам: «Oderint dum metuant» [23]
Глава 18. 12 июня 1999 года. Косово
Под берцами противно скрипело битое стекло. Оно покрывало всю проезжую часть и тротуары, будто Санта-Клаус щедрой рукой вне сезона кинул на улицы сербского села блестящие на солнце крошки льда. По давно не ремонтированному, покрытому трещинами асфальту ветер тащил пакеты, обрывки газет и прочий мусор. В воздухе летали хлопья сажи. Ощутимо, до першения в горле, пахло горелым. Словно брошенные домашние животные, то там, то тут у обочин сиротливо стояли оставленные в спешке автомобили с открытыми нараспашку дверьми, разбитыми окнами и зеркалами. Слепо и безучастно таращились с перекрестков на непрошеных гостей погасшие светофоры. Покосившийся рекламный щит у дороги и врезавшийся в него на всём скаку крошечный Фиат усеяны пробоинами от кассетного боеприпаса, запрещенного ООН для применения кем угодно, кроме НАТО, и где угодно, кроме Сербии. Возле смятого колеса автомобильчика – изящная женская босоножка, а по тротуару протянулись кровавые следы – кто-то тащил подальше от машины раненого или убитого… Растения, щедро посыпанные пеплом, пожухли на некогда изумрудных газонах, склонились к земле. Всюду попадались поваленные деревья, перекрывавшие проход толстыми, шероховатыми стволами. Тишина. Лишь ветер по-разбойничьи свистел, гуляя внутри опустевших зданий, гоняя по улицам мусор и пыль…
23
Латынь: “Пусть ненавидят, лишь бы боялись.”
Вслед за уходящей армией и полицией, сербы срочно покидали свои обжитые дома исконно сербского края. Целые сёла на территории Косово опустели. Их жители разделили участь многих тысяч беженцев. Уходили в спешке. Небрежно брошен приготовленный к полевым работам садовый инвентарь, на верёвках полощется так и не снятое бельё, в садах бродят куры, невесть как добывающие пропитание. Сербы отсюда не уезжали, не эвакуировались, они бежали, бросая нажитое добро, построенные своими руками жилища, возделанные участки. Так поступают люди только в одной ситуации, когда им угрожает смерть.
Неприятно ощущать себя частью этой опасности и буквально кожей чувствовать жгучий стыд за всё, что делало и продолжает творить “всё цивилизованное человечество” на Балканах. Ещё неприятнее осознавать личное бессилие в попытке хоть как-то восстановить попранную справедливость. Поэтому настроение у Распутина и его напарника было омерзительное. Усугублялось все тем, что разведка легиона проникла во французскую зону ответственности до официального объявления о вводе войск НАТО, болтаясь в неопределенном правовом статусе, подкрепленном лишь непрекращающимися воздушными ударами, несмотря на объявленный мораторий. Вот и сейчас, совсем недалеко, НАТОвские стервятники кого-то бомбили, не делая особого различия между военными и гражданскими объектами. Слава “рыцарей Геринга”, очевидно, не давала покоя современным потомкам тевтонов. Внеся специальные изменения в Конституцию ФРГ, в 1999 году авиация Бундесвера вместе с англосаксами усердно вбивала в балканскую землю поезда и колонны с беженцами, крушила больницы, школы, детские сады, разносила в хлам гражданскую инфраструктуру. Самолётов, что характерно для сверхзвуковой авиации, не было видно. Слышен рёв двигателя, потом грохот. Этот звук совсем не похож на взрывы снарядов и разрывы мин. Это не “бум” и не “ба-бах”, а очень резкий и сухой треск, будто кто-то, наделённый невиданной силой, яростно разрывает многократно сложенный брезент. Звук всегда на несколько долей секунды отстаёт от «картинки». Сначала столб чёрного дыма, потом взрыв.
Долбили где-то в стороне, а Распутин с напарником на земле своими глазами наблюдали результат применения “Союзной силы” по беззащитному мирному населению. Они мрачнели всё больше, мечтая только об одном – быстрее проскочить это мёртвое село, выйти в заданную точку и дождаться эвакуации.
– Смотри, а эти шакалы уже тут, как тут! – глазастый Вася как всегда первым рассмотрел сквозь густую листву придорожных кустов машину с эмблемой “Армии освобождения Косово”, плотно загруженную каким-то домашним барахлом. Рядом, опершись на капот, о чем-то беседовали громилы в черных беретах с красно-жёлтой эмблемой USK.
– Мародёрят, черти, – сплюнул себе под ноги Распутин.
– Пуганём?
– Приказ был – только наблюдать….
– За этим бандитизмом?
– Нет оснований…
– Да какого…
Васино красноречие прервал звон разбитого стекла и отчаянный визг из ближайшего дома.
– Займи чем-нибудь этих у джипа, – на ходу сдёргивая с плеча автомат, успел скомандовать Распутин и, подбегая к дверям, услышал за спиной васин ужасный французский, бьющий по ушам на раскатистой букве “р”, в подражание Высоцкому:
– Суппорр-р-ртю! Лежион Жетр-р-ранже! Ля Фр-р-анс!
– НАТО интеллидженс! Донт мув! – продублировав, Григорий кувырком вкатился в дом к заранее присмотренной внутренней стенке, сразу же перейдя в положение стрельбы с колена.
Со света ослепшему Распутину сначала показалось, что на бесформенном ворохе тряпья сопит, ворочается и издаёт нечленораздельные звуки какое-то неземное существо, обладающее десятком щупальцев. Но проморгавшись, капрал смог разделить чудовище на составные части и вычленить двоих носителей камуфляжа, отчаянно боровшихся с кем-то, находящимся под ними. Лежащие прямо на полу черные береты c эмблемами давали возможность безошибочно идентифицировать принадлежность борцов к “Армии освобождения Косово”, а наполовину спущенные штаны одного из них – определить его намерения. Голоштанный, более чуткий ко внешним раздражителям, застыл и повернул голову к легионеру в то время, как его напарник, увлеченный своим занятием или просто тугой на ухо, продолжал попытки оседлать чьё-то брыкающееся тело.
– Хальт! Штеле дих форрр! – рявкнул Распутин, с удовлетворением глядя, как последняя фраза вызвала нужную реакцию. Возня прекратилась и оба искателя “клубничики” вскочили на ноги, выпучив глаза на закрывающую весь дверной проём фигуру капрала. “Всё-таки немецкий – идеальный язык для военного дела”, - подумал Григорий, убрав за спину автомат, чтобы дополнительно не пугать мародеров и продолжил вслух:
– Спик Инглиш? Шпрехен зи Дойч? Парле Франсе?
– Уштар Хоша, разведка Второй роты Второй бригады Армии Косово, – на дикой смеси языков Шекспира и Шиллера проблеял голоштанный, – проводим зачистку местности…
– Понятно, – кивнул Распутин, насмешливо смерив с головы до ног албанского воина. – А таким образом, – он взглядом указал на голые коленки собеседника, – экономите патроны? Или перешли на летнюю форму одежды?
Столь сложные речевые обороты успешно просвистели мимо ушей албанцев, но красноречивый взгляд они прекрасно поняли и спешно начали приводить своё обмундирование в порядок, а Распутин получил возможность получше разглядеть третьего участника представления – невысокую жгучую брюнетку, почти девчонку, растрепанную, измазанную с головы до ног какой-то краской, тоже одетую в камуфляж, превращенный стараниями албанских “ухажеров” в лохмотья. Девушка пребывала в состоянии шока – огромные глаза застыли неподвижными блюдцами на худом лице, губы, плотно сжатые в ниточку, побелели, как и костяшки крошечных кулачков, выставленных перед собой для защиты. Она походила на растрепанного воробья, готового к битве с коршуном не на жизнь, а на смерть.
– Кто такая? – спросил Распутин, обращаясь к албанцам.
– Сербская шпионка, – с готовностью ответил “голоштанный”. – Вот, изъяли при обыске!
Косовар протянул легионеру старенький ПМ со стертым воронением, при виде которого девчонка встрепенулась, будто в ожидании удара, и сильнее вжалась спиной в стену дома. Напарник “голоштанного” что-то затарахтел на своём языке, как сельский трактор третьей свежести.
– Он говорит, – с готовностью перевел “голоштанный”, - что мы можем уступить герру офицеру, как союзнику, право “первой ночи”.
Если Распутин еще колебался, не зная, что предпринять, то с последними словами все сомнения отпали.
– Ах вот оно что! – скрипнул он зубами, – право первой ночи! Это меняет дело! Что это у тебя? Полевое снаряжение саперов? – указательный палец Распутина упёрся в гигантский нож диковинной формы, к его лезвию были приварены два приспособления – что-то похожее на молоток и шило. Эту конструкцию “голоштанный” цеплял на пояс, успев натянуть форму.
– Нет, – бодро отрапортовал албанец. – Это оружие для уничтожения сербов. Главное лезвие – для отрезания головы и вспарывания живота, тупая часть – для пробивания черепа, острая – для выкалывания глаз. Наши учителя из британской Специальной авиадесантной службы называют его «серборез».