Цусима. Горе побежденным
Шрифт:
Бэр отчетливо слышал хриплое дыхание стоявшего рядом с ним старшего офицера. И скосив глазом, увидел, что у того побагровели шея и уши от невыносимого стыда. Да и сам ощутил, как горят собственные щеки и лоб – но молчал, понимая, что нужно снести все насмешки и укоризны, они полностью справедливы.
Сами кругом виноваты!
– Будьте добры, Давид Борисович, выполнить мое поручение. Прошу сей ящик передать как казенное имущество в лазарет – пусть наши эскулапы хранят в нем все необходимое. Он для них станет постоянным напоминанием свершившегося казуса, и чтобы состояние наших медикусов было монопенисуально моему, когда я слышал
Будь бы ситуация не с ним, Бэр, прекрасно знавший немецкий, английский и французский языки, засмеялся бы, оценив прелесть адмиральской латыни и шутки. Но сейчас он прекрасно понимал, что Дмитрий Густавович, делая выволочку ему, адресует свои слова врачам, и их нужно передать в точности, для того они и сказаны.
– Ума не могу приложить – как можно вскрывать живого человека, как подопытную лягушку?! Хотя все мы водоплавающие, кхе-кхе, и для врачей вроде всяких земноводных, которых можно скальпелем препарировать. Ох, проказники, шалуны, все бы им резать и резать, прямо сельские потрошители на бойне. Вы уж, Давид Борисович, ящичек свой железный немедленно им передайте, пусть матросы после подъема отнесут – нужная вещица будет, хорошее лекарство им от раннего склероза. И от ненадлежащего выполнения господами врачами своих служебных обязанностей! Идите, господин капитан второго ранга, не могу вас больше задерживать!
Впервые за многомесячное плавание Бэр услышал в голосе Фелькерзама лязгнувший металл, от которого Похвиснева вместе с ответом – «Есть, ваше превосходительство!» – буквально волной смыло из адмиральского салона. И тоскуя в душе, все же обрадовался – в отличие от Рожественского его флагман чтит традиции, и «распекать» командира броненосца на глазах подчиненных не станет…
Глава 7
– Ладно, оба врача и ваш Похвиснев мне в сыновья годятся по возрасту, но вы, Владимир Иосифович, человек жизнью умудренный, а потому прошу вас впредь подобных ошибок не делать. Если о сем прискорбном казусе проведают на других кораблях, или кто-то из команды «Осляби» узнает, и разболтает, то над таким кунштюком долго смеяться во весь голос станут не только русские моряки. Сей случай обязательно в разряд «морских легенд» войдет, и ваше имя с моим увековечит.
Фелькерзам говорил сердитым тоном, пройдясь мимо замершего Бэра и бросив на того исподтишка взгляд. И понял, что добился своей цели – командир броненосца «проникся» и побледнел, черты лица окаменели. Ситуация, в которой он станет объектом насмешек, устрашила Владимира Иосифовича не на шутку – крайне серьезный человек, он патологически не любил флотских «розыгрышей», а тут такое невероятное событие, что станет притчей во языцех. И подумал, что принял правильное решение – теперь все четверо будут молчать, будто во рты воды наберут. А он их хвалить начнет прилюдно, и ситуацию тем контролировать.
– Ладно, не будем о сем предмете разговор дальше вести, забудем. И мне крайне неприятно, и вам удовольствия никакого не приносит. Присаживайтесь в кресло – меня иные дела сильно беспокоят. Присаживайтесь, разговор у нас долгий будет.
Дмитрий Густавович указал Бэру на кресло, и тот не чинясь немедленно расположился в нем, но степенно и почтительно, не развалился. Сам адмирал уселся медленно – сильно болел живот. Но терпел, прекрасно понимая, что недолго осталось – до четырнадцатого дотерпеть, в лучшем для него случае до пятнадцатого. И неожиданно в голову пришла мысль, и он решил плюнуть и принять «обезболивающего», но отнюдь не морфия – звать врачей не хотелось, видеть их было бы совсем некстати.
– Федор! Федор!
Громко позвал он квартирмейстера, стукнув кулаком по переборке, и матрос тут же явился. Фелькерзам сразу поинтересовался у него, благо знал, что тот заведует всем его немудреным «хозяйством».
– У нас выпить есть, Федор?! Коньяку бы полстакана?!
Запрос пошел не от тела – адмирал стал абсолютно непьющим после начала болезни, а от души – просто сильно захотелось шарахнуть что-нибудь покрепче, не так тягостно будет воспринимать действительность смешавшимися в голове мыслями сразу двух человек.
– Так есть, супруга ваша Анна Дмитриевна бутылку передала перед походом, а ваше превосходительство к ней даже не притронулось. Сей же час принесу, и стаканчик!
Матрос тут же вышел, а Фелькерзама скрючило от боли – с такими приступами долго не живут, и то в хосписе, чтобы никто криков не слышал, и под уколами морфия. Но на наркотики переходить как на сильное обезболивающее не хотелось – нельзя дурманить себе голову в эти решающие дни. Надо продержаться, перетерпеть…
– Вот, ваше превосходительство, я бутылку все эти месяцы постоянно протирал, – матрос водрузил на стол тяжелую емкость, с литр, с интересной этикеткой – контуры ласточек сразу бросились в глаза, вместе с годом начала производства сей жидкости под названием «мартель» – 1713, и горделивым профилем «короля-солнца» в пышном парике.
Чуть ощутимый яблочный запах Фелькерзам уловил мгновенно, когда янтарная струя из бутылки наполняла вместительный, грамм на полтораста, серебряный стаканчик. А вот Бэру вестовой стакана не принес – все знали, что командир «Осляби» совершенно не употреблял вина.
Морщась от боли, Фелькерзам прилично отпил из стакана, хотя коньяк по всем правилам нужно пить исключительно маленькими глоточками. Горячая жидкость потекла по иссохшему пищеводу, и он ожидал со страхом, что произойдет, когда крепкий алкоголь ворвется в желудок, где по-хозяйски расположилась страшная неизлечимая напасть. И от неожиданного эффекта только ойкнул, не сдержав эмоций:
– Ох, охренеть как благостно стало!
В желудке происходило невероятное – боль схлынула, будто добрая доза спиртосодержащей жидкости оглушила опухоль. И та, сдуру впитав ее в себя, опьянела в хлам. И такая благость нахлынула, что на лбу выступила испарина, которую он вытер платочком.
– Что с вами, Дмитрий Густавович?! Я никогда еще не видел, чтобы вы так улыбались?!
– Боль ушла от глотка коньяка, Владимир Иосифович, какое это блаженство, оказывается, не иметь раскаленного камня в животе…
Фелькерзам впервые за долгие месяцы ощутил себя счастливым – эффект «обезболивающего» для него оказался неожиданным и крайне позитивным, даже ошеломительным в какой-то мере. Адмирал отхлебнул еще глоточек, поменьше – стало еще лучше, даже голова от счастья чуточку закружилась. Дмитрий Густавович машинально похлопал себя по карманам, с недоумением посмотрел на стол, и внезапно своей второй памятью вспомнил, что настоящий хозяин этого тела был еще и некурящим, а его новая частица во весь голос потребовала папиросу.