Цусима. Горе побежденным
Шрифт:
– Им хорошо повеления отправлять, не самим ведь на самоубийство идти, – прорычал Рожественский с нескрываемой злостью, зная, что его не подслушают. Будь здоров Фелькерзам, он бы перевалил на него все обязанности, а сам бы перебрался на госпитальное судно «Орел», попав в нежные объятия, в кольце которых можно хоть немного забыться…
– А теперь мне самому идти, скоро «шлюпбалка сломается», – Рожественский усилием отогнал от себя неосуществимые уже мечтания. В эту секунду он ненавидел Фелькерзама, что собственной смертью отнимает и у него право на спокойную жизнь, и с нескрываемой ненавистью в задрожавшем
– «Мешок с навозом»!
Глава 6
– Ваше высокоблагородие! Их превосходительство просят прийти ваше высокоблагородие к ним в салон!
От услышанных слов вахтенного матроса капитан первого ранга впал в ступор – чего-чего, но такого он никак не ожидал. Возникшую на секунду мысль о розыгрыше, этих невинных, а порой и злых забавах времен мичманской юности, он отмел сразу – тут даже адмиралы не станут так шутить. А для подчиненных это страшнее самоубийства.
Да, нижние чины могут напакостить, как это было на Мадагаскаре, когда подрезали тали у катера, но так и наказали их примерно, во устрашение и для назидания. Всех, на кого указали унтер-офицеры как на предполагаемых виновников, немедленно отправили под суд, потом у них одна дорога – в арестантские роты. Прибывший на борт «Осляби» вице-адмирал Рожественский площадной бранью покрыл всю команду в три «загиба», пообещав, что в следующий раз, если он будет, то на палубе постелют брезент, чтобы кровь не впиталась в доски, и виновников тут же расстреляют на глазах построенной команды. И команда мгновенно осознала, что с ней не шутят, да и сам Бэр поверил в угрозу, настолько она была явственной.
И вот теперь явился новый «шутник» или безумец?! Может, тронулся умишком матрос, вон как глазенки выпучил?!
– Ты что сказал, тля?! Не слышу, сучий потрох?! Душу выну!
На ходовом мостике все окаменели – рулевые и сигнальщики превратились в мраморные изваяния. Младший штурманский офицер замер, словно в предрассветных сумерках Горгону Медузу узрел на кормовом флагштоке идущего впереди «Орла». Только поднявшийся на мостик старший офицер Похвиснев, тихонько доложивший Бэру, что оцинкованный гроб для усопшего адмирала готов, раскрыл рот от удивления.
– Их превосходительство настоятельно просят прийти ваше высокоблагородие к ним в салон! Они в кресле сидят, по форме одетые и отчего-то дюже хмурые, гневаются!
Матрос смотрел испуганным взглядом кролика, что готовится попасть в пасть удава. И Бэр опомнился, отпустил форменку, а то вцепившиеся пальцы могли порвать ткань запросто. И впал в сомнение – может быть, ему все привиделось, и эти лекари, тупицы, не отличили спящего человека от мертвого, и, как говорят, «погнали волну»?!
Бросив взгляд на «старшого», Владимир Иосифович увидел, как того тоже обуревают эмоции и подозрения – побледневшее лицо за секунду побагровело перезревшим помидором.
– Веди, – только и сказал Бэр, толкнув матроса – решив, что если тот обезумел, то его в адмиральском проходе свяжут и посадят в «канатный ящик». Подобных случаев на эскадре хватало – от невыносимых тягот службы многие умирали, хватало и тех, кто сходил с ума.
– Шагай впереди, тля! Давид Борисович, следуйте за мной!
С мостика он спустился чуть ли не мгновенно, словно во времена лейтенантской молодости. Все приказы на флоте выполняются бегом, а потому флагманы, чтобы не ставить заслуженных каперангов в неудобное положение, всегда «просят» или «приглашают», понятное дело, что такое пожелание является формой замаскированного приказа. А потому Владимир Иосифович торопился, не обращая ни малейшего внимания на застывших матросов, что встречались на пути. Вахтенные старались превратиться в изваяния – экипаж до жути боялся своего командира.
Спустившись вниз с надстройки, Бэр вступил на трап, буквально скатившись по нему вниз, и оказался в коридоре, что вел в адмиральский салон. Сделав два десятка шагов, он оказался у настежь открытой двери, которую совсем недавно покинул – матрос услужливо застыл рядом, как раз его место по вахтенному расписанию, посыльный при адмирале. Этот пост считался синекурой – последние два месяца матросы бегали исключительно в лазарет, или сопровождали судовых врачей, неся необходимые лекарства и микстуры, нужные для лечения захворавшего адмирала.
– Здравствуйте, господа, вы не находите, что эта ночь как-то для всех нас не задалась перед рассветом. Право слово, в «собачью вахту» сигнальщикам постоянно что-то мерещится, это общеизвестно. Но я много лет на флоте уже прослужил, и впервые вижу, чтобы сразу два корабельных врача в заблуждение разом впали, а вместе с ними и два видавших виды моряка. Вы меня сильно удивили, господа! Да, проходите же!
Молча переступив через комингс, Бэр встал навытяжку перед контр-адмиралом, прекрасно понимая, что лучше молчать и ничего не говорить, раз сам допустил жуткую промашку. Поверил двум врачам, этим деревенским коновалам, которым и корову теперь доверить нельзя.
– Давид Борисович, вы часом не старообрядец?!
Вопрос был настолько неожиданным, что Бэр сам растерялся, а старший офицер только головой мотнул и лишь потом выдавил:
– Никак нет, ваше превосходительство! Православный я…
– Странно, странно, – задумчиво произнес Фелькерзам, бросив на Похвиснева ехидный взгляд.
– Только старообрядцы заранее гробы готовят для будущих покойников или для себя. А вы такой чудный оцинкованный ящик сделали, герметический, с положительной плавучестью – при нужде можно использовать и для спасения, как плавсредство.
Оба офицера побагровели, но молчали – крыть было нечем, а оправдываться – еще глупее выглядеть, ведь старик полностью прав. Да какой он старик – Бэр заметил горящий взгляд, не суливший ничего доброго, особенно в сочетании с ласковой улыбкой, от которой становилось страшнее. А еще чуть изменилась походка – Фелькерзам двигался уверенно, а не переваливался как толстая утка. И за этот месяц, проведенный в постели, резко похудел, чуть ли не вдвое, став стройным как юноша.
– А еще заранее такие роскошные гробы делают для начальника, которого «любят» всеми фибрами души, и даже жабрами, кхе-кхе… Но я питаю надежду, что столь глубокую антипатию вы ко мне не испытываете, ведь я вам не сделал за эти долгие месяцы совместной службы ничего плохого. А уж если и ругал когда-то, хотя не припомню этого, то уж простите старика великодушно, служба есть служба, вот так-с.