Цусима. Горе побежденным
Шрифт:
И этому желанию следовало потакать – пусть лучше курение медленно убивает, дожить бы до реального боя с японцами, и он был бы счастлив. Может и удастся изменить историю к лучшему хотя бы тем, что к Владивостоку прорвется хотя бы половина эскадры, а не четыре корабля.
– Владимир Иосифович, у вас папиросы нет?! Я ведь некурящий, но от такой жизни захотелось табаком побаловаться. Да и вы курите, не стесняйтесь. Федор, отдрай иллюминаторы, пусть свежий воздух хлынет. И пепельницу подай, хотя бы блюдце какое, разговор у нас серьезный будет, а на ковер окурки бросать не только моветон и неуважение к кораблю, но так и до пожара дело
Матрос быстро нашел настоящую пепельницу, отдраил иллюминаторы – хлынул солоноватый морской воздух, от которого закружилась голова. И пакостный запах от лекарств и умирающей плоти, что окутывал прежде всю каюту плотной завесой, стал меньше ощущаться. Бэр достал коробку папирос, открыл ее, положил на стол рядом с коробком спичек.
Фелькерзам, вернее уже его вторая составляющая, привычно смял картонный мундштук, и, ловко чиркнув спичкой, прикурил папиросу, сделав короткую затяжку, чтобы не закашлять в первый раз – все же тело до этого часа табачком не баловалось. И прикрыл глаза от удовольствия – давно не курил, а тут духовитый крепкий табак.
А перед глазами появилась знакомая картинка – «Ослябя» шел под разрывами японских снарядов, не выходя из строя, и уже заметно заваливался на борт. Повреждения, полученные броненосцем в самом начале сражения из-за ошибки Рожественского, оказались для него смертельными. И он погиб первым, открыв длинный список жертв Второй Тихоокеанской эскадры. И картинка оказалась настолько зримой, что Фелькерзам даже тряхнул головой, отгоняя от своей памяти наваждение.
Бэр курил молча, но внимательно посмотрел на зажатую между пальцев папиросу – картонный мундштук адмирал смял как-то привычно что ли, совершенно обыденно, а ведь Дмитрий Густавович никогда не курил, это было всем известно.
– У меня к вам несколько вопросов, Владимир Иосифович, – негромко произнес Фелькерзам, – но прошу вас распорядиться поднять сигнал для вице-адмирала Рожественского – мне крайне необходимо с ним немедленно встретиться сразу после подъема. Нельзя терять время, оно просто драгоценно. И второе – мне необходимо точно знать, какую максимальную скорость может развить ваш броненосец, и как долго сможет ее поддерживать. А также учесть запас угля на «Ослябе». С возможной дальностью плавания, причем шесть часов полного хода сюда не входят – это будет маневрирование и действия в бою. Мне нужно знать точно!
Фелькерзам чуть наклонил голову, и Бэр все моментально понял, затушил папиросу в пепельнице и поднялся из кресла. Встал и адмирал, негромко произнеся странную для командира «Осляби» фразу:
– Все будет совсем иначе, Владимир Иосифович – таких ошибок допускать нельзя. Но время у нас еще есть!
И отпустив Бэра, Фелькерзам тяжело опустился в кресло, и немного отпил коньяку из стакана, о чем-то задумавшись…
Глава 8
– Такая сила, и все предрешено. Обреченные на заклание…
Фелькерзам, жадно глотая солоноватый морской воздух, внимательно разглядывал черные корпуса кораблей, будто отлитые из металла – приземистые, сильно ушедшие своими большими тушами в свинцовые воды, с дымящимися трубами. Все четыре броненосца первого отряда, главная ударная сила эскадры произвели на него ошеломляющее впечатление. Ведь одно дело – брать их картинки из собственной памяти – либо виденных наяву самим контр-адмиралом, или по фотографиям и компьютерному моделированию его «альтер эго». И совсем другое – вот так рассматривать, оценивать как бы двумя половинками разума, слитого воедино, видеть почти вблизи, что там за расстояние в пять кабельтов.
Дмитрий Густавович обернулся, совершенно не обращая внимания на соленые брызги, что попадали ему на лицо и оставляли пятнышки на белоснежном кителе.
Массивный и высокобортный красавец «Ослябя» еле шел вперед по морской глади, фактически полз, зарываясь форштевнем – броненосец недавно принял полный запас угля, а он у него составлял фантастическую цифру в две тысячи тонн. Но, правда, и его котлы поглощали «черное золото» в невообразимом количестве, недаром броненосец называли «пожирателем угля» – больше ста двадцати тонн в день на экономическом ходу в двенадцать узлов. Чуть ли не в полтора раза больше, чем любой представитель первого отряда, хотя и те требовали по восемьдесят тонн угля на «прокорм».
Ушедшие в воду гораздо выше ватерлинии «Сисой Великий» и «Наварин» напоминали больше низкобортные мониторы, казалось, что если подбросить на них еще тонн четыреста, то корабли уйдут в пучину, как брошенный в воду камень. А вот концевой во втором отряде броненосный крейсер «Адмирал Нахимов» едва был виден, небольшой корабль как бы спрятался за идущим третьим мателотом.
Без всякого бинокля можно было разглядеть третий отряд контр-адмирала Небогатова, бывшую Третью Тихоокеанскую эскадру. Все двухтрубные корабли, чуть более массивный флагманский «Император Николай I» впереди с одной-единственной орудийной башней на носу, а за ним, как утята за уткой, следовали три маленьких броненосца береговой обороны. Вдвое меньше его по водоизмещению, а в сравнении с «бородинцами» так втрое – потому башни с 254-миллиметровыми орудиями виделись просто огромными по размерам, хотя на самом деле они были почти такими, как на «Ослябе».
Транспорты, казалось, заполняли все пространство следом – их было много, два десятка, на их фоне миноносцы выглядели еле различимыми букашками. Да и крейсеры было плохо видно, они шли в охранении огромной эскадры, которой предстояло разделить участь «Непобедимой армады». Вот только об этом никто не то что не знал, даже не догадывался, при виде такой силищи все думали, что каких-то японцев можно на счет раз-два просто раздавить и не заметить.
– «Цезарь, идущие на смерть приветствуют тебя», – еле слышно сказал на русском классические слова Фелькерзам, и мысленно повторил их на латыни, добавив несколько фраз из фольклора столетней давности, если отсчет сделать из будущих времен.
Дмитрий Густавович не опасался, что его подслушает мичман, что командовал катером, а матросы тем более – адмирал, словно «бессмертный» Хома, находился за незримым меловым кругом, словно бессмертный Хома. Как ни странно, но он чувствовал себя бодрым – от принятой дозы коньяка свалился напрочь, благо до подъема оставался час, и, к своему удивлению, прекрасно выспался за столь короткий срок. Принял еще одну «живительную дозу» и спустился по трапу вполне живенько, где его подсадили в катер.
Вице-адмирал Рожественский, видимо, очень сильно удивился желанию младшего флагмана прибыть на «Князя Суворова», раз ответ поступил спустя несколько минут – за временной отсчет можно брать выкуренную папиросу, благо Бэр «забыл» на столе коробку.