Цусимский бой
Шрифт:
По его свидетельству, не будь сигнала с флагманского корабля, и командир, и офицеры умерли бы с честью на своих местах. Лейтенанты барон Георгий Николаевич Таубе и Сергей Львович Трухачёв, мичманы Борис Андреевич Щербачёв и Николай Иванович Мессинг требовали потопления корабля, а инженер-механики поручики Николай Николаевич Розанов и Иван Семёнович Фёдоров сделали все необходимые приготовления к затоплению.
На «Адмирале Сенявине» за всё время боя не было ни попаданий, ни раненых. Лейтенант Михаил Сергеевич Рощаковский, мичманы Андрей Савич Каськов, Валериан Семёнович Князев, Вячеслав Николаевич Марков и другие протестовали и уговаривали командира потопить корабль. Инженер-механики
Но на обоих броненосцах командиры примирились с мыслью о сдаче кораблей — один сразу, другой после некоторого колебания — и не послушались настояний остальных офицеров.
Лейтенант Трухачёв ограничился пассивным протестом, потому что считал, что активно сопротивляться сдаче — это значит бунтовать. А мичман Щербачёв свидетельствует, что с момента подъёма сигнала о сдаче до подъёма японского флага прошло около часа, а до прибытия на палубы русских кораблей японских караулов — 4 часа. «Найдись человек с сильной волей, — утверждает он, — и прикажи открыть кингстоны — приказание было бы выполнено». Другие считают, что это было возможно только в первый момент, пока у команды ещё не проснулся инстинкт самосохранения, а потом уже матросы стали зорко следить, чтобы офицеры не потопили кораблей.
Отличительной чертой русского характера является застенчивость в общении с другими людьми, в особенности по отношению к старшим по рангу. На четырёх русских кораблях не нашлось никого, кто бы с решительностью, свойственной немецкому характеру, отбросил бы в сторону утерявшие смысл церемонии, как это сделал прапорщик Вернер фон Курсель по отношению к адмиралу Рожественскому на «Суворове».
Конечно, один в поле не воин. В такие моменты должен проявиться дух крепкой спайки между офицерами. С основания Петром Великим Школы навигацких наук в Морском корпусе были сильно развиты узы товарищества между гардемаринами. Но старшее корпусное начальство часто боролось против этого крамольного духа, стремясь воспитать только послушных офицеров. В Германии, наоборот, дух корпоративной солидарности всячески поощрялся как в военных, так и в гражданских высших учебных заведениях. В результате, когда через 13 лет немцы оказались в одинаковых условиях с отрядом адмирала Небогатова, то нашли другой выход из своего тяжёлого положения. В отличие от русских, немецкие корабли были безоружны, а со всех сторон они были окружены вооружёнными до зубов англичанами, и не издалека, а вблизи, и тем не менее они сумели тайно сговориться и открыть одновременно кингстоны на всех кораблях, которые они привели к сдаче, и утопить их посреди английской базы флота в Скапа-Флоу.
Но в отряде Небогатова всё-таки один решительный командир нашёлся. Им был командир лёгкого крейсера «Изумруд» капитан 2-го ранга Василий Николаевич фон Ферзен, который, разобрав сигнал, немедленно дал полный ход и, сопровождаемый клубами чёрного дыма, поднявшихся из труб крейсера, вырвался из-под обстрела всего японского флота. Команды остающихся кораблей смотрели с восхищением и завистью, как уходил быстроходный, но слабо вооружённый и небронированный крейсер, которым, однако, командовал командир с сердцем настоящего воина.
В японском порту Сасебо стояли рядом победители и побеждённые.
Согласно рапорту Вячеслава Павловича Блинова, лейтенанта с броненосца «Сисой Великий», а позднее прекрасного ротного командира в Морском корпусе, «на японском флагманском корабле „Миказа“ была сломлена грот-мачта, и пробоины в борту искусно заделаны парусиной. На броненосце „Шикишима“ и броненосном крейсере „Ниссин“ были тоже пробоины и повреждения орудий, которые начали снимать.
Заседания суда над сдавшимися офицерами после их возвращения в Россию производили тягостное впечатление. Значительная часть русской прогрессивной общественности стремилась из суда над Небогатовым и над несколькими трусами, которые оказали на этого лично храброго начальника своё разлагающее влияние, устроить суд над Морским министерством.
Поражённые политической близорукостью русские интеллектуальные круги разрушали не основы царизма, а устои национального бытия собственного государства. Ослеплённые политическими страстями, они не заметили героизма, проявленного ни самим адмиралом Рожественским, ни пятью тысячами русских моряков, защищавших до последней грани жизни честь своей Родины и нашедших могилу в холодных волнах далёкого и чужого моря. Сегодняшним их врагом была не Япония, а собственное правительство, а против этого противника даже Небогатов был хорош.
Под влиянием этих настроений обвинения прокурора не были слишком суровыми, речи присяжных защитников были не лишены демагогии, и даже часть тех лиц, кто при сдаче себя вели с достоинством, и те давали свои показания в пользу изменников присяге.
Небогатов на суде уже не всхлипывал, как 15 мая 1905 года, не сокрушённо ожидал смертной казни, когда он искал сочувствия у матросов, стараясь разбудить в них инстинкт самосохранения, и которым он, якобы жертвуя собой, дарил жизнь, а наоборот, он сочувствовал критике Морского министерства и называл корабли, которыми он командовал, калеками, что, однако, в своё время не помешало ему принять командование над ними и привести эти корабли вместо обещанного им боя — к сдаче.
В его последнем слове нельзя найти намёка на сожаление, что своим решением он нанёс непоправимый моральный ущерб русскому имени в глазах истории и всего мира, а только слова возмущения, что его — по его словам — лучшего адмирала русского флота, уже 40 лет носившего морской мундир, считает возможным обвинять один из членов прокуратуры, всего лишь год перешедший на службу в морское ведомство. Ни сдача, ни плен, ни нахождение под судом не уменьшили его чванства, и в критическую минуту своей жизни он находился под властью только оскорблённого личного самолюбия.
А суд забыл, что его приговор должен был укрепить, а не поколебать идею государства в сознании русского народа, и постановил ходатайствовать перед государем о смягчении приговора к смертной казни, вынесенным над Небогатовым и тремя командирами, как будто степень их ответственности была одинаковой. Смертный приговор был заменён им осуждением на 10 лет заключения в крепости, но они были освобождены задолго до истечения срока наказания. Три старших офицера были осуждены к нескольким месяцам тюрьмы. Суд освободил от обвинения всех остальных, и в том числе и тех, кто собственноручно спустили Андреевские флаги и подняли японские.
Нет ничего удивительного, что спустя 12 лет, в самый критический момент существования Российской империи, в февральские дни 1917 года, появился не один Небогатов, а десятки их. Среди подчинённых им по-прежнему не нашлось людей, подобных прапорщику фон Курселю, потому что государство, несмотря на предупреждение, полученное 15 мая 1905 года, не воспитало таковых. Одиночные голоса скромных патриотов, так же как слабые голоса прапорщика Шамие и мичмана Волковицкого, были сразу осаждены ложным авторитетом новых «небогатовых», а позднее заглушены пьяным рёвом и улюлюканием получивших свободу и перепившихся «братцев».