Цвет и крест
Шрифт:
С особенной любовью наше народное творчество, как и наша художественная литература, разрабатывает тему о черте. Одно время, весной 1920 г. можно было наблюдать процесс такого творчества одной легенды, примеривание, так сказать, различных старых сказочных и повествовательных рамок. Может быть, потом где-нибудь будет записана окончательно развившаяся стройная легенда, отдельные варианты которой и попытки народной разработки ее удалось нам записать в Костроме».
Первый вариант
«Не у нас это было, где-то тут близко, в Ярославской губернии. Жили мужик да баба. Мужик, коммунист он был, изрубил иконы, побросал их в печку. Знала ли, нет ли про то баба, стала она растапливать печь, – не топятся дрова, да и только. „Что, – говорит баба, – за чудо!“ А из печки голос: „Это
Легенда не говорит о том, что случилось через двадцать дней. Но в это время легенда еще далеко не завершила своего развития – никто еще не указывал точно, где именно родился черт – «где-то близко, но не у нас», неизвестной оставалась еще судьба родившегося чуда.
Второй вариант
«Было это в деревне Сольникове Костромского уезда. Мужик-коммунист бросил образа в печь. Горят они каким-то особым огнем и не сгорают. Рассердился он, изругался и расколол образа. Через три дня жена его, бывшая на последних сносях, родила черта. Тужат мужик с бабой, а черт и говорит им: „Это за то, что вы жгли образа и кололи, родился я чертом. Не бойтесь, молитесь и день и ночь, через шесть дней будет чудо“».
Дальнейшая судьба родившегося черта все еще неизвестна. Зато в следующем варианте легенда окончена, и вся она обработана иначе.
Третий вариант
«Знаешь Дуняшкина деверя? – рассказывал кровельщик М. Н. Ерунов, – так вот он ходил к себе в Ярославскую губернию. У них это было, говорят, в Романово-Борисоглебском уезде – бросил мужик иконы в печку, все сгорели, одна только и осталась. „Вот, – говорит баба, – чудо-то!“ А в брюхе у ней отвечает (брюхатая она была): „Нет, через три дня будет чудо, так чудо“. Через три дня и родила баба черта – как есть черт: мохнатый, с хвостом и с рогами. Баба померла от страха, а черт как родился, так сейчас и убежал под печку – черт свое место знает. Достали его оттуда и отправили в музей».
Законченная в своем творчестве легенда становится актуальной: по словам газеты «Красный Север», перед Вологодским музеем стоял целый хвост людей, желавших посмотреть черта.
Подробности
Легенда понеслась по всей стране, докатилась до Украины, где передавали, что черт родился в Пермской губернии, а в Подольской губернии одни указывали на Ярославскую, другие на Костромскую как на родину черта. Но особенно интересна обработка легенды в Ржеве, Тверск<ой> губ<ернии>, появившаяся здесь значительно позднее, где рассказывали, что родился поросенок с человеческой головой, – поросенок родился живым, но был убит мужиком, и этого мужика будто бы расстреляли за то, что он загубил человеческую душу. Говорили, что после появления на свет поросенка был расстрелян священник, арестованный раньше за то, что он раньше предсказал рождение получеловека-полусвиньи. Вся легенда в деталях с неизбежными остротами и сплетнями носила явный характер сатиры на некоторые общественные явления того времени. Досадная молва волновала настолько, что осенью 1921 года особое ветеринарное совещание составило акт.
Акт
«Акт 1921 года 14 октября, согласно телефонограммы Уисполкома, комиссия в составе врача Филатова, Иоссель, Кринского, ветеринарного врача Волкова, под моим председательством осматривала препарат (формалин) поросенка, доставленного из рассадника Зеленкино, причем оказалось, что поросенок приблизительно шести вершков, мужского пола. Конечности развиты нормально, имеются копытца; туловище никаких ненормальностей не представляет. Черепная коробка недоразвита и неправильной формы. Лицевая сторона представляет из себя род складок, происшедших вследствие складки ушных раковин (дающих впечатление
Заключение
Теперь от себя скажу, что легенда о родившемся черте, конечно, не миновала и моего слуха, я, например, знаю и такие подробности: в деревне Следово Смоленской губ<ернии> жена б<ывшего> военного комиссара Петра Васильевича Ермилина, Акулина, потихоньку от мужа повесила на рожденного ею ребенка крестик, чтобы предохранить его от превращения в черта; знаю, что Смоленский черт был заделан в ящик и отправлен в Москву в музей… Знаю, что и вот эта кустарная деревня Тверск<ой> губ<ернии>, где я сейчас переписываю свою работу, – такая же: в любой избе стоит мне только заикнуться о родившемся черте, как мне откликнутся новыми бесчисленными вариантами. Но я ничего не хочу больше рассказывать, потому что, кажется, уж и так хозяин линий кривых в моей работе начинает перевешивать хозяина линий прямых. Удивительно, как легко и занятно писать и читать о черте, но как трудно возбудить интерес в той области, где прямая считается кратчайшим расстоянием между двумя точками. Вот почему надо всемерно использовать отмеченный мною вначале широкий интерес в народных массах к науке, к этому «почему» Голубиной книги. Не нужно только узко понимать задачу и ограничиваться изданием «популярных книжек». Таких конференций, всякого рода съездов в Москве бывает сколько угодно, хватило бы только людей, умеющих интересно писать о них. Секрет же интересного описания я, кажется, уже здесь довольно ясно открываю: писатель добрых начал человечества не должен очень сердиться на черта, напротив, он должен так увлекательно писать о пользе науки, чтобы и сам черт записался в студенты. Вот, когда это случится, только тогда недоказуемое положение, что прямая есть кратчайшее расстояние между двумя точками, будет воистину доказано и перейдет из отдела аксиом в теоремы.
Жильцы
Всего только в одной версте от той деревни, где я живу, в другой деревне устроили сами крестьяне у себя электричество, приспособив для этого трактор как двигатель; сейчас там устраивается паровая молотилка, читают газеты, книги, вообще хорошо. Мне стоит только пройти версту, чтобы собрать материал для жизнерадостного очерка, но я не иду, потому что это будет выискивание материала. Удовольствие же писать «по градам и весям» состоит в том, чтобы писалось так же свободно, как частное письмо. Даже имена людей и прозвища я не переделываю, потому что как только станешь переменять имя, так перестает писаться свободно. А прозвища так прямо и невозможно переменять.
Так вот из-за этого, из-за близости материала, вечером я не смотрю на небо, выискивая на нем рыжее пятнышко от электричества соседней деревни, а наблюдаю возле себя.
Каждую ночь огонек 20-линейной «Молнии», привешенной над верстаком соседа моего, башмачника, через прогон тускло освещает и мою деревенскую хижину. Он работает башмаки пару за парой, иногда по трое суток подряд, засыпает на короткое время у своей липки, подложив под голову свой пиджак. В базарные дни, наработав целую корзину, он несет ее на голове так привычно, что не поддерживает даже рукой.
Глаза моего соседа выцвели от напряженной работы зрением, стали как снятое молоко и с непременной слезой, ветер как будто пошатывает кустаря, или походка его такая неровная оттого, что грудь колесом, как у гоночного велосипедиста. Мастер он недурной, выработал ценою всей жизни такие приемы, какие отличают его работу от работы соседа, и потому они с соседом знают только себя и свое ремесло: про них можно сказать, как о попах – «два попа в одном приходе, два котла в метке».
С крестьянами, теми русскими мужиками, которые веками выносили все ужасные невзгоды царизма, эти кустари имеют мало общего. Они гораздо ближе к своеобразному населению русских городских слобод. Эти кустарные деревни как бы продолжение Растеряевой улицы.