Цвет мести – алый
Шрифт:
А сейчас она даже в горе своем была прекрасна.
– Что-то случилось? – спросил он, не дождавшись ответа на свое приветствие. – Ты плакала?
– Веня… Веня, все очень, очень плохо! – прошептала она с надрывом. – Снова являлся этот Горелов! Говорил такие гадкие вещи! И еще он сказал… Что собирается настаивать на том, чтобы выбрать меру пресечения для Алекса… Он хочет его арестовать! Что делать, Веня?!
Она уже, наверное, наплакалась вволю, потому что глаза ее были сухими и щеки не блестели от слезных дорожек. Надрыв слышался лишь в ее надтреснутом голосе. Исходила стонами ее душа.
– Погоди, погоди, Машенька. Успокойся. Я поговорю с этим Гореловым, – пообещал он ей и добавил вполголоса: – Мы теперь, наверное, с ним часто будем видеться.
С трудом отлепив онемевшие пальцы от руля, Белов перегнулся через спинку сиденья. Там он постоянно держал термос с горячим чаем. По раз и навсегда заведенной привычке утром он приносил термос из дома и оставлял его в машине до вечера. Зачем он так делал? Он и сам не знал. Вечером Веня зачастую приносил полный термос обратно домой. Утром заливал в него свежий чай и вновь относил и клал в машину.
Привык, наверное, – раньше он носил термос на лекции и иногда поил им девчонок. А отвыкать – трудно.
– На, выпей. – Он налил в крышку термоса немного чая и протянул ее Маше.
– Что это? – испуганно откачнулась она.
– Чай, Машенька, просто чай.
– С липой? – с неожиданной надеждой спросила она.
Она поила его чаем с медом и обкладывала пластиковыми бутылками с горячей водой, когда ему нездоровилось или просто знобило по какой-то непонятной причине. А он, в свою очередь, готовил ей чай с липой, когда она сама сваливалась с простудой. Считала, что лучшего средства нет и быть не может. Утверждала, что такой чай ей всегда помогает.
– Нет, не с липой, – улыбнулся Белов. – Обычный, с сахаром… Но ты ведь и не больна?
– Ой, я уже и не знаю, Веня, что со мной! Внутри будто все выжжено. – В ее голосе вновь зазвенели слезы, хотя в глазах их по-прежнему не было. – Сначала Маринка… Потом Алекс… А вдруг, ну, вдруг его посадят?! Что будет со мной?! Я же… Я же не могу без него!
Он сунул ей чашку с чаем в руки и отвернулся к окошку.
За окошком была зима. Трескучая, морозная, красивая, какой она и должна быть в это время года. Незаметно, за три-четыре последних дня, намело сугробы. Дорожники надрывались, не справлялись, работали без перерывов, но упрямство снеговых заносов было сильнее всех людских усилий. Где-то обрывало провода. Застревали в пробках на трассах люди. Коммунальные службы вполголоса поговаривали о невозможных перерасходах, намекали, что снова придется просить помощи у населения, приплюсовывая к их платежкам дополнительные начисления. Население роптало, жаловалось на самый верх, терпеливо ожидало ответа…
В его доме тоже создалась инициативная группа, снующая по квартирам с какими-то списками и собирающая подписи. Собирались в суд подавать. Белов их начинания поддерживал, подписывался где только возможно было. И возмущался вместе со всеми прочими жителями…
Каким мелким и никчемным показалось ему все это на фоне громадного Машиного горя!
– Почему ты не на работе, Веня? – спросила она, отпив глоток чая.
– Взял отпуск на две недели.
– Зачем?
– Чтобы тебе помочь.
– Правда?! –
– Буду стараться! – Он забрал у нее опустевшую крышку, завинтил. – Уже начал.
– Что начал?
– Стараться!
Он пока что не хотел ей ничего рассказывать – да и нечего. Беседу же с Витей-барменом и его подружкой-официанткой Белов решил держать в тайне. И о договоре с Гореловым, который они все же заключили с час тому назад, он тоже умолчал. Сегодня вечером и завтра утром он собрался пройтись по дому, поговорить с людьми. Может, ему и повезет.
– А Алекс что же? По-прежнему пьет?
– Да… Мне кажется, у него уже белая горячка начинается! Он сегодня за Соней, нашей домработницей, утром с ножом бегал – она ему выпить не дала. Все бутылки от него спрятала. – Маша принялась тереть ладонью лоб. – Я закрылась в спальне, а она в кухне так орала… Такой ужас! Потом он оделся и ушел. А вернулся – опять бутылки притащил. И напился…
– С ума он сошел, что ли?! – Вениамин поморщился.
Насколько, однако, слаб духом оказался его соперник! Каким не подготовленным к говенным поворотам судьбы!
Это все понятно – его жизнь началась правильно и шла размеренно своим, прекрасно распланированным, чередом. У него были любящие мать и сестра. Его не бросили, еще в младенчестве, в лютый мороз на рельсы. Ему не приходилось надрывать горло в диком плаче, пытаясь отвоевать себе право хотя бы на жизнь. Ему не приходилось орать, чтобы как-то встряхнуть ее, жизнь эту равнодушную, и заставить взглянуть на себя другими глазами.
Алекс был милым, избалованным ребенком, с годами он плавно преобразился и облачился в одежды баловня судьбы. Ему даже жалеть себя ни разу наверняка не приходилось. Все превосходно складывалось и так, с чего было ему раскисать? И тут вдруг – бац…
И все пошло вкривь и вкось. И душу – навыворот, и люди – к тебе спинами, и койка жесткая по ночам мерещится, и судья суровый, зачитывающий приговор, – все это утром туманным в кошмарных снах приходит к нему.
– К тебе-то он как относится? – спросил Белов.
– Не замечает. Считает, что все у нас пошло не так со дня Маринкиной смерти. Ее считает виноватой. Ну, а из-за нее – и меня тоже.
– Так и говорит?
– Нет, но все же очевидно. Проходит, как сквозь стенку, смотрит куда-то в сторону… Не знаю, чем все это закончится!
– Успокойся, Маша. – Белов поймал ее ледяную ладошку, сжал одеревеневшими пальцами. – Рано или поздно, но все же эта полоса черная закончится.
– Чем?! – Она не отняла руку, то ли от рассеянности, то ли ей так было уютнее. – Чем закончится, Веня?
– Чем-то… Но все равно закончится. Ничто не бывает вечным. Даже твое теперешнее горе.
– А… А твое? Твое горе, Веник? Как с ним?
Она сжала его пальцы – еле-еле, и он сразу понял, о чем она. И тут же его душа отозвалась, и заплакала, и застонала вместе с ее душой. Причины этих безмолвных, незримых слез, правда, у них были разными. Но вот понимание – момент понимания случился. Этого, пожалуй, не происходило с ними никогда, ни разу, даже когда они были вместе. И жили тихо рядом, но каждый – со своим пониманием счастья.