Цвет надежд - зеленый
Шрифт:
Ингрид охватило отчаяние. Она была в каком-то оцепенении, глаза у нее затуманились, руки упали на колени. Пружина наблюдал за ней.
– Это вас так удивило, хозяюшка? Признаться, меня тоже. Я сам еще не читал, что они там написали. Купил газету по пути к вам. Замечательная газета. Сейчас принесу, она у меня в пальто.
Когда он вернулся в гостиную, Ингрид по-прежнему сидела, закрыв глаза и опустив голову.
– Где же эта статья?
– бормотал Пружина, листая страницу за страницей.
– В театральном отделе
Он протянул Ингрид газету. Она взяла ее усталым жестом, бросила взгляд на первую страницу, перевернула ее и остолбенела:
– Да вот она!
– Действительно. Кто бы мог подумать! Сколько о нем накатали! Так пишут только о премьер-министрах или крупных преступниках. Густафссон на верном пути. "Зеленый Густафссон" такой заголовок сразу бросается в глаза. Отличная газета. Ее все читают.
И Пружина углубился в статью. Вдруг он вздрогнул. Открыл рот. Лицо его вытянулось.
– Что за чертовщина!
– воскликнул он.
23
То, что случилось с Густафссоном, многие знаменитости испытали на себе, когда средства массовой информации запустили в них свои когти. Сперва вы - знаменитость, звезда, светило. У вас все особенное - от чулок до прически, от звуков, вылетающих из вашего горла, до пищи, которую вы поглощаете. Но со временем известность оборачивается проклятием. В один прекрасный день с вас срывают навешанные на вас покровы и вы остаетесь голым у всех на глазах.
Густафссон еще не знал об этом. Первый удар принял на себя его менеджер.
Стоит ли терзать поклонников Пружины подробным пересказом этой статьи? Достаточно того, что он сам и еще несколько сотен тысяч человек прочитали ее. С болью в сердце мы ограничимся тем, что приведем несколько выдержек:
"...Нельзя забывать, что это все-таки наказание... Попытка не оправдала себя... Унизительно, когда используют слабый характер... Позорит правосудие... И грустно и смешно... Долго думали, прежде чем решились это опубликовать... Своей попыткой вылезти в национальные герои Густафссон сам приковал себя к позорному столбу..."
Пружина читал вполголоса, он выделил лишь слово "национальный герой". Ингрид слышала не все. Но и того, что она слышала, было предостаточно. Она закрыла руками лицо, словно ее ударили.
– О-о-о!
– простонала она.
Пружина вскочил. Скомкал газету. Он заикался:
– П-позор, пишут они. А ли-лишать человека хлеба насущного - не позор? А мой вклад как менеджера? Кто мне за это заплатит? Я подам на них в суд! Точно. Завтра же поговорю с адвокатом. У меня есть один знакомый крючкотвор, он просто ухватится за это дело.
Ингрид сидела, раскачиваясь из стороны в сторону. Раньше она была, как в тумане. Теперь туман рассеялся. Она была тверда и решительна.
– Ни в какой суд вы не подадите! Слышите? Мало вам того, что случилось? Мало вы причинили нам горя?
– Я?
– Пружина был оскорблен до глубины души.
– Это я написал, да? Грязная стряпня! Это не журналисты, а гангстеры!
– Неожиданно его охватило ледяное спокойствие.
– Густафссон не должен об этом знать.
– Нет, должен!
– Только не сейчас, хозяюшка. Это повредит его карьере. Понимаете, его раздавит. Нокаутирует. А менеджер должен беречь своих подопечных. У нас контракт. Нарушение контракта стоит больших денег. Он обязан выступать. Ни слова о статье.
– Это не годится, так нельзя...
Но Пружина уже снова был хозяином положения:
– Эта газетенка не пользуется никаким авторитетом. Утренние газеты разнесут ее, они всегда так делают. У них это называется дебатами. А кроме того, газету купил я, и вас, хозяюшка, не касается, что в ней написано. Не теряйте хладнокровия. Эту газету никто не воспринимает всерьез. Пожалуйста, молчите!
– Я не могу молчать! Не могу отпустить его после всего этого!
Пружина схватил Ингрид под руку и силой вывел в переднюю.
– А вы уйдите из дома. Скажете, что вам что-нибудь понадобилось.
– Это верно. Я должна привести дедушку.
Она ушла, и Пружина успел вернуться в гостиную, прежде чем дверь спальни распахнулась и на пороге показался Густафссон.
– Кто ушел?
– спросил он.
– Ингрид? Куда это она так заторопилась?
– За кем-то пошла. Кажется, за стариком.
– А почему вдруг такая спешка? Просто она меня избегает. Меня теперь все избегают.
– Глупости. Тебя все очень любят. Вспомни, как тебя принимает публика. Люди скоро будут штурмовать эстраду.
– Люди? Люди говорят, что я не в своем уме.
Пружина заподозрил что-то неладное. Неужели выступила еще какая-нибудь газета? Он попытался отбросить эту мысль.
– Все хотят тебя видеть, - повторил он.
Но Густафссон был настроен мрачно.
– Как-то мне довелось читать о теленке, которого все хотели увидеть, - сказал он.
– Потому что у него было две головы. Он был не такой, как все. Ненормальный. Вот и я тоже...
В отчаянии он сжал руки. Потряс ими, потом расцепил у самых глаз. И вдруг замер.
Он стоял неподвижно, как статуя, и не спускал глаз со своих ладоней.
Пружина испуганно следил за ним. Казалось, жизнь медленно возвращается к Густафссону. Неверными шагами он подошел к настольной лампе, зажег ее и поднес руки к свету.
Пружина встревожился. Неужели Густафссон и впрямь потерял рассудок?
– Что с тобой - в страхе спросил он.
– Цвет... Зеленый цвет...
– Что с ним?
– Он побледнел. Они стали почти белые, мои руки...
– Это невозможно! Ты ошибаешься.