Шрифт:
1
История Швеции – это история ее королей, утверждал известный шведский историк Эрик Густав Гейер, когда, имея в виду Густава Вазу и Карла IX, писал о влиянии личности на ход истории.
В те времена так, собственно, и было.
Нынче, например, считается, что король совершил прекрасный поступок, если он, обнаружив в сугробе замерзшую девушку, помог ей добраться до дому.
Но это еще не история.
Или, например, говорят так: король был в центре внимания, когда он финишировал в ежегодном лыжном забеге Вазы – пять тысяч
Но ведь и это тоже еще не история.
В старину летописцы писали лишь о выдающихся личностях, оставивших свой след на извилистом пути истории. О таких, как Будда и Моисей, египетские фараоны и шведские Фолькунги, Цезарь и Соломон, но про какого-нибудь работника, слишком поздно пришедшего па работу в виноградник, в летописях не говорилось ни слова.
Нынче у нас нет недостатка в летописцах, а если вспомнить бесчисленные линзы фотоаппаратов и телеобъективов, которыми располагают средства массовой информации, Аргус покажется просто слепым. Нам ежедневно преподносят разных самодовольных эстрадных певцов и певичек, кинозвезд, актеров, прославленных футболистов, юристов и преступников.
Нынешняя история Швеции – это история ее королей? Ничего подобного!
Теперь следует говорить так: история Швеции – это история ее знаменитостей.
Откуда берутся знаменитости?
Тут много возможностей. Об одной из них рассказывается в нашей истории про человека по имени Пер Густафссон.
Рядом с ним упоминается доктор Верелиус. Он тоже чуть не прославился в связи с этой историей. Но доктор однажды уже обжегся. Ему пришлось побывать в подобном переплете, и он знал, как это бывает: сначала хвалебные статьи и восторженные отзывы, восхищение и признание, потом уничтожающая критика, преследования и оскорбления. И наконец – полное забвение.
Ведь герой дня часто бывает героем только на один день.
Доктор вычеркнул случившееся из памяти. Миновало и ладно, тот эпизод, случившийся в его многолетней врачебной практике, проходившей главным образом в тюремных больницах, был давно предан забвению.
Уже третий раз за этот вечер книга выскользнула из рук доктора – Верелиуса и с глухим стуком упала на коврик перед кроватью. На сей раз он не стал поднимать ее. Протянув руку к лампе, висевшей над кроватью, он погасил свет и решил спать.
Раскрывшаяся на цветной вклейке книга так и осталась лежать на полу. Она повествовала о жизни диких животных, Красочные фотографии и минимум текста – прекрасный отдых после напряженного рабочего дня.
Сегодня доктор Верелиус долго и задумчиво смотрел на эту вклейку. Она и теперь стояла у него перед глазами: убитая косуля, снятая крупным планом. Широко открытый глаз смотрит прямо в объектив. И в этом широко открытом глазу безграничное удивление: почему? Почему это случилось со мной? И вообще, почему это случилось?
Тот же вопрос доктор прочел в глазах женщины, которая несколько часов назад сидела в его кабинете. Она неотрывно смотрела на него.
– Может, хоть вы, доктор, в силах чем-нибудь ему помочь? – спрашивала она. – Заключение убьет Пера. Он его не выдержит.
– Боюсь, что пока у него такой возможности не будет, – сказал доктор Верелиус.
– Его незачем изолировать. Он больше никогда не сделает ничего подобного. Он такой сдержанный, такой добрый. Это самый добрый человек на свете.
За эти четверть часа она ни разу не назвала мужа ласково – Пелле, зато не меньше десятка раз повторила Пер. На ней был темный костюм, наверно, ей казалось, что темный цвет больше соответствует ее горю.
– Один тюремщик рассказывал по радио, что его главный инструмент – ключ. Если это правда, Пер погиб.
Она была невысокая, и из-за темных волос ее бледное лицо казалось еще бледнее. Большие глаза полны отчаяния. Уже потом, после ее ухода, доктор подумал, что глаза у нее, должно быть, серые. Темно-серые. Иногда она щурилась, может, нервничала, а может, просто хотела незаметно смахнуть слезу. Один раз у нее на реснице повисла прозрачная капля.
– Для него тюрьма хуже, чем для всех остальных, он не может жить без леса, без гор, – прибавила она.
– Да, наказание всегда неодинаково действует на заключенных, – согласился доктор Верелиус. – Закон не принимает во внимание человеческих привычек. Это может сделать только суд.
– Вы считаете, что мне следует поговорить с судьей? – тотчас спросила она.
– Это ничего не изменит. Приговор уже вынесен. Единственное, что можно сделать, это подать апелляцию, но, по мнению адвоката, это бесполезно.
– Я слышала про так называемое бесконвойное содержание заключенных. Как сделать, чтобы он попал в такое место?
– Ну, это не сразу. Может, через несколько месяцев.
– Через сколько?
– Не могу сказать, не знаю. Все будет зависеть от его поведения.
– Какое уж тут поведение… Я имею в виду, что, сидя за решеткой, Пер будет уже не самим собой, а совсем другим человеком.
Она не плакала. Но крайней мере открыто. И он был благодарен ей за это. Самое неприятное, когда женщина всхлипывает и захлебывается слезами у тебя на глазах. Разговор их не имел никакого смысла, тюремный врач не в силах изменить приговор, ему пришлось несколько раз повторить ей эти слова. Через четверть часа она поднялась, пожала ему руку и поблагодарила за то, что он согласился принять ее. Она шла медленно, высоко подняв голову.
Наказание есть наказание. Что посеешь, то и пожнешь. Каково сошьешь, таково и износишь. Сам накрошил, сам и выхлебай. Такова жизнь. И такой она была всегда.
Доктор хорошо помнил Пера Густафссона, в нем была какая-то упертость. Выглядел он моложе тридцати шести лет, указанных в его документах. Лицо открытое, хотя теперь, после свалившейся на него беды, он привык смотреть исподлобья. Он был немного ниже доктора Верелиуса, сантиметров сто семьдесят, не больше, хорошо сложен, гибкий и сильный; иногда во время разговора он увлекался, и тогда речь его становилась свободной и непринужденной. Но вскоре он снова переходил на односложные ответы: да, нет.