Цвет страха. Рассказы
Шрифт:
И неустанные и неусыпные – физподготовка и политзанятия!
Вот и забрезжила… где-то как-то… мечта не мечта… а возможность, вероятность…
Стать таким, кто может то, чего не могут все!
Одно, на всю страну, слово: «органы»…
До головокружения… Спасибо ещё, что здоровье на зависть.
Сделался он, Верин, не только сосредоточен, но и целеустремлён.
На век.
И – по всему поэтому – после армии поступил он на факультет, разумеется, на юридический.
И в секцию записался – бокса.
Началась
Поразительным было лишь то, что на таком ответственном факультете чуть не все его сокурсники… курят и пьют пиво… курят по коридорам между каждыми звонками… пьют пиво в забегаловке недалеко от учебного здания сразу после занятий… а иногда и до…
Поразительно! – И то ещё, что все сплошь (притом некоторые, которые стажники, уже и члены партии!) «травят» такие анекдоты, что… что он, Верин, оказавшись случайно рядом, вольно-невольно оглядывался…
Есть, например, студенты – сыновья родителей солидных… так эти ещё пуще болтуны и пьяницы!
Они летом даже в стройотряды не ездят, нигде, тем более, не подрабатывают. – Завидуют иронично разве что вон Машкову, что устроился ночным сторожем на пивзавод.
В общежитии над его, Верина, кроватью висел, разумеется, известный всем со школы портрет…
Призывающий к священному долгу и чувству!
И прямо-таки возненавидел он сокурсника одного – этого самого Пичугина – за то, что тот, сын офицера в отставке и живущий в квартире-трёшке, зайдя однажды к нему в общагу, посмеялся открыто и чистосердечно:
–– Железобетонный Феликс!
А те, кто тут был в комнате, поддержали острослова общим хохотом…
После этого стал он, Верин, было шептать Машкову, с которым сидел рядом и который с тем Пичугиным дружил почему-то запросто:
–– Ты пойми, он же подонок!
Но тот на такую его строгость – хотя и с пониманием – молчаливо грустнел.
Полновесные юридические предметы – и самые бесшабашные разговоры… – Это наводило его, Верина, на самостоятельные думы…
Уж и под конец, кстати, армии он стал понимать, а с начала учёбы уже прямо и жёстко понял: «органов» по жизни ему, вернее всего, не видать…
Чересчур он прост происхождением, и чересчур он прям характером.
Вот вся и правда.
Посмотришь вокруг… да и почитаешь…
Поэты, композиторы, художники (чем талантливее, тем талантливее) – все умерли, померли в нищете и в долгах, да ещё и, по возрасту, до времени…
Ныне же – все кому не лень кормятся их способностями и трудами!
И все их превозносят и воздвигают им памятники…
А зачем? – Чтоб оправдать своё паразитирование на их именах и на их наследии!
Да ещё и – чтобы подбивать нынешних дураков из талантливых быть столь же, как те образцовые труженики, безмолвными и бескорыстными.
Посмотришь-то вокруг…
Есть ли ему, Верину, хоть бы какая-то исключительная отрада?..
И в областном этом университетском городе – обнаружил он, Верин, что ведь он… симпатичный брюнет… целый из себя Ален Делон!
Заметил он – заметил со временем уже смело, что именно на него обращает женский пол пугающее, откровенное, внимание… в троллейбусе ли, в кинотеатре ли… особенно – в ресторане, куда он, трезвенник, попадает случаем за компанию с Машковым…
А он знал и видел, что таким женским вниманием пользоваться – о как престижно.
И он, Верин, уже с отчаяньем стал опрокидывать себе в рот отвратительную водку и коньяк…
Ведь женщина – даже вслух он вдруг брякал – это и успех, и здоровье!
Этого нельзя было упустить…
Только – потом-то – на эту тему не надо лишка с друзьями болтать…
Тем более, начитанному Машкову, чуть выпьет, только бы поразглагольствовать об этом самом… об искусстве.
Подрабатывал он, Верин, в пожарке – сильный и дисциплинированный – в простом расчёте при тревоге.
С самим, однако, начальником этой пожарной части, старшим лейтенантом, делился своей прошлой службой в столице в элитарных войсках.
Слово за слово. И выяснилось кое-что, прямо сказать, из ряда вон…
Вот эта сотрудница «пожарки»… невидимая, неслышимая, сидящая безвылазно в своём кабинете на каких-то документах…
А у неё брат, родной её брат – там, в Москве, в аппарате, трудно даже сформулировать должность, самого министерства!
Что как раз по профилю его, Верина, будущей профессии.
Забрезжило опять… и уже не где-то и не как-то…
Только, само собой, никому на свете об этом – ни слова!
И женился.
Так устроена жизнь. – Стержень её, жизни, её остов.
Ведь жениться всё равно надо…
Так устроена правда.
То есть, раз уж жениться, то…
Учиться вдруг стал он, на третьем более-менее свободном курсе, – особенно усердно, чем вызывал у однокашников простодушные насмешки.
В рестораны, между тем, уже сам инициировал походы. И на пару – чтобы «снять» – с тем приятелем, кто поактивнее…
Не упускать же взять, что можно взять!
На пятом курсе он уж с таким же ехидством, с каким в его адрес обращался Машков на первом курсе, напоминал этому самому Машкову его давнишние заповеди:
–– Не рвусь я грудью в капитаны и не ползу в асессора!
Тот подрабатывал теперь каким-то помощником декоратора в местном театре…
После университета стало всё – как никогда определённо: а именно поступательно.
Всё – в смысле: в жизни.
Распределились кто куда.
Он, Верин, в милицию следователем. Сначала – в райотделе, здесь же, в областном центре. – Ведь тут теперь у него семья: жена и дочка.