Цвета дня
Шрифт:
– Речь не о вас, – сказал Педро.
Дюжина туристов явно английского вида вошла и расположилась вокруг одного столика, хотя они могли бы на законных основаниях занять два или три; вероятно, привычка все экономить, подумал Ла Марн. Не выношу англичан: они нанесли нам удар в спину при Мераэль-Кебире [5] . В действительности же он ревновал. Он знал, что Ренье не мог сдержать всплеска симпатии всякий раз, когда видел англичанина, из-за Королевских военно-воздушных сил и битвы за Англию. Он сразу вспоминал Ричарда Хиллари, Гал Гибсона, Пиккара, Файолля, Лабушера, Шлезинга… Достаточно было появиться любому болвану
5
3 июля 1940 года английский адмирал Сомервил потребовал от Французского адмирала Жансуля взять курс на Мартинику. Когда же тот отказался, Сомервил уничтожил три из четырех боевых французских крейсеров.
– Букийар, – говорил, к примеру, Ренье.
– Кем был Букийар? – спрашивал Ла Марн, говоривший от имени эпохи.
– Свободным французом. Он принял участие на «Харрикане» в битве за Англию. Сорок лет, пять побед. Сбит. Попытался прыгнуть с парашютом. Крышу заклинило. Тогда он запел Марсельезу и пел ее до самого конца.
– Не выношу непристойных историй, – говорил Ла Марн, – Откуда вам известно, что он пел. непроизносимое?
– Он оставил включенным свой микрофон.
– Не выношу непристойных историй, – пробурчал Ла Мари. – Впрочем, я куплю вам словарь арго. Он научит вас думать по-мужски.
– Робер Колькана, – говорил Ренье.
– Немножко стыдливости. – говорил Ла Марн. – Застегните пуговицы. Немного выдержки. Луи-Фердинан Селин или вот, Марсель Эме.
– Ну да, ну да.
– Или уж тогда, знаете, что вам следовало бы сделать? Вам следовало бы отправиться в Мексику» основать Свободную Францию. Не нужно думать, что от генерала де Голля не было никакого проку. В следующим раз игра будет заключаться в том, кто первый запрыгнет на микрофон. Ах, но.
– Я подумываю над этим, подумываю.
– Отправиться основать настоящую Францию где-нибудь в дебрях мексиканского леса. Вы сможете тогда заполучить ее полностью для себя одного, чистую и девственную, такую, какой вы ее захотите. Чем не сокровище Сьерра Мадре.
– Робер Колькана, – говорил Ренье. – В сороковом ему было шестнадцать с половиной. Он надевает свой костюм бойскаута, пересекает в лодке Ла-Манш. Хочет сражаться за честь и свободу: бойскаут, говорю я вам. Де Голль определяет его в лицей. В сорок третьим он вступает в дивизию «Лотарингия» и гибнет, пытаясь увести свой поврежденный самолет от поля, на котором играли в футбол мальчишки.
– Постыдились бы, – говорил Ла Марн. – Вас ведь слушают. Будьте мужиком, говорите о траханье. Я куплю вам словарь арго.
– Чем раньше, тем лучше.
– Это правда, что вы сбрасывали бомбы на Францию?
– Правда.
– Зачем?
– Затем, чтобы не убивать французов.
– Вы никогда не убивали французов?
– Никогда. Даже во сне.
– Нужно все-таки время от времени давать себе волю, – говорил Ла Марн. – Что испытываешь, когда сбрасываешь бомбы на Фракцию?
– Эффект Кармен.
– Не понимаю.
– Спойте Кармен, тогда поймете.
Ла Марн прикладывал руку к сердцу и начинал выводить, хоть и очень фальшиво, но с чувством:
Любовь – дитя, дитя свободы, Она законов всех сильней, Меня не любишь ты, зато тебя люблю я. Так берегись любви моей!– Вот что испытываешь, когда сбрасываешь бомбы на Францию, – говорил Ренье.
Но теперь они были у Педро и ждали карнавального шествия или чего-то еще, Бог знает чего; да они об этом совершенно и не думали, они не думали ни о чем таком и смотрели из окна кафе на толпу людей, которые несли свои лица как усталые лозунги. Английские туристы в углу жадно участвовали в карнавальных увеселениях. Но и тут тоже они оставались островитянами. Сидя кружочком в своем углу, они со смущенным видом бросались время от времени серпантином и горстями конфетти, со своего рода автоматизмом, в котором не было и следа удовольствия и непосредственности. За их столиком – в белой фуражке и со значком на отвороте – сидел гид, не уделяя им ни малейшего внимания, с полным безразличием профессионала, привыкшего к страданиям других. Ренье подумал о целых жизнях добровольного внутреннего заточения, которые потребовались для того, чтобы дойти до такой степени фригидности. А между тем он видел, как они, в своих белых свитерах и с шарфами на шеях, уходили на рассвете на свидания, туда, где действительно требовалось умение отдаваться полностью, видел, как порой их самолеты вспыхивали в небе рядом с ним, как мгновенные солнца, – и это было еще одним проявлением любви и способом ухаживания.
– О чем вы думаете? – спросил с подозрением Ла Марн, поймав дружелюбный взгляд Ренье, наблюдавшего за группкой.
– Гай Гибсон, – проговорил Ренье. – Пэдди Файнакейн, «Моряк» Мэлейн, Мушотт, Дюперрье, Зирнхельд.
– Я куплю вам словарь арго, – сказал Ла Марн. – Твердо стоять ногами на земле, вот о чем я говорю.
– На четвереньках – еще вернее.
– Ну ладно, – сказал Ла Марн. – Немного выдержки. Педро, у тебя не найдется словаря арго?
– Нет, но у меня есть телефонный справочник.
– Де Месмон, Рокэр, Ле Калвез, Сент-Перез, Ла Пойп, Альбер, Эдзанно.
– Держите себя в руках, черт возьми, – взмолился Ла Марн. – Застегнитесь на все пуговицы. Одерните юбки. Немного стыдливости. Здесь дама. – Он галантно повернулся к девице: – Извините его, мадемуазель. Он не умеет жить. Свинья.
– Ну и расшумелись эти двое, – сказала девица.
Педро наблюдал за ними своими серьезными печальными глазами.
– Зачем вы туда едете? – спросил он.
– Это не я, это он, – стал защищаться Ла Марн. – Я отправляюсь туда не по убеждениям. Я отправляюсь туда по дружбе. Я не верю в идеи.
– Зачем это тебе нужно, Ренье?
– Зачем мне нужно – что?
– Корея.
– Франция, – уточнил Ренье.
– Прошу вас, – молил Ла Марн. – Не надо таких слов. Нельзя употреблять такие слова. Это слишком грубо. Вы заставляете меня краснеть… Здесь дама. Простите его, мадемуазель.
– О! Я, знаете ли.
– Франция, – сказал Педро, – ты даже забыл уже, что это такое.
– Это кровь, которую отдают за что-то иное, а не за Францию. Ла Марн не на шутку разозлился.
– Еще одно такое слово – и кому-то не поздоровится, – объявил он. – Первый, кто еще раз произнесет «Франция», получит в морду. Я не хочу больше слышать это, ясно? Я джентльмен, черт возьми. Говорите о траханье и будьте вежливы.
– Да вы что! – запротестовала девица.