Цвета штандартов
Шрифт:
– Ребята, идите-ка сюда! – крикнул хозяин машины в глубь дома и направился к калитке. Ему было лет тридцать.
– Пошли-ка отсюда, – дернул Даниель Форби за рукав и потянул в сторону своего дома. Как ни странно, Форби вырываться не стал. Позади послышались голоса сбегающихся людей и объяснения хозяина машины.
– Эти паршивцы пинали мой автомобиль! А теперь сматываются.
После небольшой паузы кто-то крикнул:
– Эй, трусы, может, подождете?
Несколько мужчин бежали за Даниелем и Форби. Хлопнула калитка. Бондари пошел быстрее, подталкивая вперед бормочущего Форби.
– Эй, трусы!
Он
– Простите парня. Он немного перебрал, – сказал Даниель дружелюбно, когда мужчины оказались в нескольких шагах от него. Они тоже были подшофе и, вероятно, под воздействием легких наркотиков, но Даниель уже включил программу очищения. Через тридцать секунд он будет трезв как новорожденный.
– Это не меняет дела, – сказал хозяин автомобиля. – Отойди, а то получишь.
– Когда он протрезвеет, придет к тебе извиниться, – ещё пытался спасти положение Даниель.
– Тогда и я буду трезвым и обо всем забуду, – ухмыльнулся мужчина. – А так можно и позабавиться.
Даниель оглянулся. Форби остановился, чуть не ударившись лицом о фонарный столб. Он нервно крутил головой, словно что-то потерял. Бондари знал, что именно потерял Форби. Его, Даниеля, который подталкивал его в нужном направлении. За спиной он услышал топот ног. Форби?
Нет, не Форби. Соседка. То, что на ней было надето, едва её прикрывало – узкие ленточки ткани мягко облегали тело девушки. Между ними просвечивала кожа. Даниель увидел подкрашенные флюоресцирующей краской соски. Мелькнуло бритое лоно. За ней стоял ещё один прихвостень. Он выглядел не так кретински, как остальные гости. Даниель решил, что это говорит в пользу её чувства эстетики.
– Стой, Маркурий! – крикнула она. – Стой!
– Они начали первыми, Дина.
– Этой мой сосед, я вам рассказывала. Жук, – проговорила она чуть задыхаясь. – А второй, вероятно, его дружок. Тоже жук.
Даниель знал, что это ложь, однако ему было приятно видеть их мины, когда они услышали это слово: «Жук». Навозник, машина для получения и нанесения ударов, которая сейчас надает им по задницам. Он.
– Ну так как? Извинения приняты? – спросил Даниель.
– Угу, – буркнул Маркурий, заметно сбавив тон. – Надо было сразу…
– Порядок, – бросил Даниель и повернулся к девушке. На её лице отразилось явное облегчение. Она подождала, пока гости вернутся в дом, потом указала на своего «воздыхателя»:
– У нас добрые сердца, верно?
– Иногда.
– Хорошо, что ты оставил их в покое. Это дети крупных шишек.
– А ты?
– Я тоже.
– Знаешь, я бывал в таких переделках, что не очень-то боюсь даже о-очень крупных шишек.
Она подошла ближе и тихо сказала:
– Ты ведь не пьян, верно?
– Я – киборг, – усмехнулся Даниель. – Киборги не упиваются. У тебя очень красивая грудь. – Сказав это, он оставил её посреди улицы, не зная, то ли подсмеивающуюся над ним, то ли уже готовую признать, что солдат тоже можно считать представителями рода человеческого. Надо было заняться Форби, который уже долгое время безуспешно пытался обогнуть невероятно упрямый фонарный столб.
Солдатам в казармах не разрешалось смотреть трансляции с собраний пацифистов. Конечно, их показывали на занятиях с соответствующими комментариями. И хотя в армию шли те, кто хотел бороться, руководство сочло, что необходимо ограничить влияние пропаганды «покорных» на умы молодых солдат. Даниель был далек от мысли, что кто-нибудь сумеет его переубедить, и иногда специально включал передачи станций, находившихся в руках пацифистов – так многие называли «покорных». Хорошая тренировка ума – послушать их велеречиво-медоточивых ораторов, поглядеть рекламные психоклипы, но при этом не менять своих оценок и воззрений. Сколько журналистов были наивными глупцами, обманутыми людьми, которых они считали авторитетами? А сколько – не осознающими этого агентами воздействия, искренне воспринимавшими аргументы «покорных» и столь же искренне повторявшими их? А сколько среди них было истинных предателей, сознательно выслуживавшихся перед солярными резидентами?
Отправив Форби в постель, Даниель сделал себе несколько бутербродов и включил головизор. Разглагольствовал как раз один из таких паяцев. Молодой, интересный, гладкий и скользкий. Фрагменты его фраз смонтировали с изображением и музыкой, создав клип, демонстрирующий бессилие людей перед могуществом коргардов и одновременно превозносящий могущество Доминии. Страшенный аудиовизионный коктейль колотил по мозговым извилинам с величайшей силой.
– Одиночество – это поражение! Мы живем в цивилизационном захолустье! Надо искать поддержку у тех, кто знает, как обеспечить людям мир и безопасность. Надо призвать освободителей!
Даниелю откуда-то была знакома физиономия агитатора. Раскрашенная по последней политической моде морда, крашеные волосы и искусственно умощненная фигура. Вероятнее всего, он знал мерзавца по операциям – на сборищах, головизионных дебатах или по интернетовским пропагандистским листовкам. И знакомы были его аргументы: в одиночку гладиане не управятся; коргарды постепенно завладеют всей планетой, а людей перебьют; Гладиусу необходима поддержка, спасение. Более того – дружеская помощь. Только Доминия, могущественнейший государственный механизм человеческого космоса, может остановить коргардов, а значит, надо просить помощи у Доминии. Направить своих солдат и ученых в солярные лаборатории, пустить на Гладиус советников и инструкторов, а также отборные воинские подразделения. Отказаться от независимости.
Даниелю был знаком такой ход рассуждений. Отталкиваясь от верного в принципе исходного пункта – вести переговоры с коргардами, используя Доминию, ораторы гладко переходили к требованиям отказаться от независимости Гладиуса – то есть к допуску на планету администраторов и солярной армии.
– Наши предки отвернулись от Земли, колыбели человечества! Вероятно, у них были на то причины! – продолжал гудеть субъект с экрана. – Но имели ли они право обрекать нас, своих потомков, на жизнь вдали от земной культуры? Неужто, оказавшись под угрозой, как это случилось с нами, они тоже не приняли бы братской помощи?! Во имя жизни? Во имя счастья? Во имя общечеловеческой солидарности?