Цветица
Шрифт:
Ах, как чудесна была та неспокойная ночь! Но утро завистливо изгнало ее, и над землей задрожал зыбкий зимний рассвет. Да, опять пришла зима: от вчерашнего апреля-мая не осталось и следов: все их замело. Сопки вдали, за рекой, были похожи на большие синие сугробы.
Майя подошла к окну.
Цветок поблек. Сейчас он напоминал озябшего котенка. Цветок да и цветок, ничего особенного!
Раздался отдаленный рокот, засветилась молния.
Среди зимы? Не к добру это. Быть беде!
У ворот, закачавшись, как от последней усталости, остановился автомобиль, и кто-то черный проскользнул в подъезд.
«Конечно, все это очень мило со стороны колдуньи, – сердито подумала Майя. – Ложь во спасение. Гомеопатия, траволечение – как это называется? Лучше бы мне сразу обратиться в Дом ребенка. Но могут не дать мне дитя на воспитание. Так и останется мне одиночество…»
Одиночество неслышно прильнуло к ней сзади, грустно дыша в затылок: «Привыкай, знать, судьба…»
Майя досадливо отстранилась и взяла телефонную трубку. «Позвонить колдунье. Нет ли еще какого средства? И Умной Эльзе, У этой везде блат. Может быть, и в Доме ребенка тоже?.. Я больше не могу, не могу, мае нужно любить и беречь, иначе сердце остановится во мне и я умру».
Оказалось, зимняя молния накликала-таки неприятность: телефон не работал. А мобильный она выбросила после того, как он предал ее.
Майя заметалась по комнате. Воспоминания начали нанизываться, как петли на спицы, и вот уже протянулось целое полотнище. Ведь так уже было в ее жизни – не работал телефон. Тогда она ждала звонка и не могла понять, отчего его нет. От ожидания она обессилела, словно от потери крови. А потом оказалось, что звонили ей, звонили! Однако сотовый предатель затаился и промолчал. А заговори он тогда, отзовись… Может, Любимый остался бы жив? Может быть, Майе удалось бы уговорить, умолить, уплакать его отказаться от бредовой мысли – заглянуть в глаза Природе? Нет, Любимый не поговорил с нею и уехал без ее слез и благословений. Сколько писем улетело легким клином сизокрылым вслед ему… Ответа Майя так и не дождалась. Только тучам оставалось молиться: «Уходит облако – потемневшее, отяжелевшее. Оно словно бы впитало в себя мои слезы. Где устанет оно носить их над землей? Они прольются, люди скажут – дождь. Коснется ли хоть одна капля твоего усталого лица?»
Теперь-то она понимала, что, когда человек долгое, долгое время живет лицом к лицу с Природой: в море ли, в тайге, среди полей и хребтов, – он уверен, что остается самим собой. Но это невозможно, нет, он не прежний. Он дышит воздухом Природы и думает ее думу, и эта дума начинает кружить ему голову, и он решает остаться с Природой навсегда – чтобы всегда смотреть ей в глаза. А говорят, заплутался в тайге, утонул, упал со скалы – какая глупость! Он самозабвенно рыщет среди деревьев, волн, камней, но не найти ему дороги назад, да и не ищет он ее…
И вот снова не работает телефон. Кто знает, что скрывает его молчание на сей раз? Нет, надо немедленно позвонить от соседей и вызвать мастера.
Майя вышла на лестничную площадку. В стекло било холодное раскаленное солнце, черный силуэт маячил у двери напротив. Майя обогнула его, притронулась к кнопке звонка, но дверь не отворяли: очевидно, соседки-старушки не было дома.
– Нет ее, нет, – подтвердил мягким баритоном черный силуэт. – Я тоже ее жду. Вызвала телефон отремонтировать, а сама ушла. Забыла, вероятно.
– Вот повезло! – сказала Майя. – Может быть, вы заодно и ко мне зайдете? У меня тоже сломался телефон.
Солнце ушло из окна, и у силуэта образовалось лицо. Ох, задуматься бы Майе: что же это за человек, лицо которого видно лишь во мраке, а на свету оно пропадает? Но она отметила лишь, что это красивое лицо. Мастер что-то говорил, но губы его не шевелились. Казалось, рот его сжат навечно, и не только словом, но и поцелуем не разомкнуть его.
Еще бы! Так он скрывал, что вместо языка у него – змеиное жало. И Майя не увидела жала и впустила незнакомца к себе в дом. А то был Змей. Надо сказать, он действительно был славен своей красотой, и уж давно люди знали его силу, Сколько бедных женщин он погубил на своем веку, и даже Ева была не первой среди них. Искони предостерегают женщин от Змея: «Не любя полюбишь, не хваля похвалишь такого молодца; умеет оморочить он люден, душу красной девицы приветами; усладит он, губитель, речью лебединою молодую молодицу; заиграет он ненаглядную в горячих объятиях, растопит он, варвар, уста алые. От его поцелуев горит красна девица румяной зарей; от его приветов цветет она красным солнышком. Без Змея красна девица сидит во тоске, во кручине; без него не глядит она на белый свет, без него она сушит, сушит себя!»
Но Майя не знала этого, и теперь настал ее черед. Змей особенно опасен, потому что он всегда является именно тем, кого хочет видеть женщина, будь то прекрасный юноша, или мудрец с яблоком познания в кармане, или телефонный мастер. Он почуял в Майе ожидание весны, а ведь именно в пору ожидания весны пробуждаются змеи…
Телефон, однако, он починил мгновенно, как будто вступил в сговор с медной проволокой. Майя благодарно улыбнулась Змею и тут же на миг оцепенела под его взглядом. Словно за спасением, подошла она к окну. За стеклом клубился морозный туман, и дома напротив были похожи на затонувшие корабли. Головы прохожих плыли отдельно, а тела растворял туман.
– Как уныла, черно-бело-однообразна зимняя толпа. И только женские лица оживляют ее, словно розовые цветы болиголова. Не правда ли? – проговорил Змей.
Над ухом Майи словно сквозняк просвистел. Она повернула голову, чтобы возразить: болиголов цветет белым, – но тут Змей стиснул ее в объятиях и ужалил в рот. И сразу стемнело – ведь страсть всегда рыщет впотьмах.
Отравленная, Майя упала бы, но он держал ее не только руками, он окольцевал ее всем телом. Она задыхалась, но губы онемели от укусов Змея и не давали прорваться стонам. Она сама себе показалась змейкой, которая линяет, потому что одежда сползла с нее, как узорчатая кожа, и тело стало гибким, бескостным, их языки свились, будто разогретые жаром ртов змеи, и ноги, и руки, и тела переплелись, и Майя перестала дышать…
Наконец она почувствовала свободу и смогла вздохнуть омертвелой грудью. Змей уже стоял у двери, косясь на Майю золотистым глазом.
– Слышу, пришла твоя соседка. Надо оправдать вызов. А тебя я еще найду. – Он провел рукой по косяку и выскользнул из комнаты.
– ПОЧЕМУ ТЫ НЕ ДАЛА МНЕ СПАСТИ ЕЕ?
– ВО-ПЕРВЫХ, Я НЕ СРАЗУ УВИДЕЛА ЖЕЛЕЗНУЮ БУЛАВКУ В КОСЯКЕ. А ПОТОМ – ОТ ЧЕГО СПАСТИ?
– ОТ ЭТОГО УЖАСА.
– ЭТО НЕ УЖАС. ЭТО ЖИЗНЬ. ИНАЧЕ МАЙЯ УМЕРЛА БЫ С ТОСКИ.
– ЗАЧЕМ ТОГДА Я?
– ТЫ ЕЩЕ СКАЖЕШЬ СВОЕ СЛОВО. И ОЧЕНЬ СКОРО.
Майя сидела па полу, прижавшись спиной к батарее отопления. Подкрался с улицы Поземщик, обнял ее колени, приник очами к очам, велел: «Стынь!» Она покорно застывала, и с этим холодом не справиться было отопительной гармошке.
Сколько уже сидит Майя вот так, на полу? Заря не мигая смотрит в окно, но скоро солнце снова уйдет из города, да жаль, что не навсегда, а только на ночь.
Уйти бы вслед за солнцем и луной! Холодно, холодно. А когда-то она засыпала, и Любимый убаюкивал ее, еле слышно целуя в голову. И не было тогда рядом, конечно, Поземщика, весь мир грел ее. Слово «тепло» было равнозначно слову «любовь».