Цветной Дозор
Шрифт:
Едва уловимое движение. Показалось – или Семен действительно незаметно качнул головой? Илья неподвижен, как скульптура бездарного камнереза, да еще и очки отсвечивают. Андрей куда-то исчез, и Сильвии не видать…
– Я могу подумать? – тихо спросила Настя.
– Конечно, – недовольно кивнул Инквизитор. – Но я посоветовал бы уважаемой Настье не затягивать с решением. Мой коллега, – он поморщился, указывая на Махинду, – выбирает неприемлемые в такой ситуации выражения, но, по сути, он прав. Возможно, уже к вечеру нам трудно будет обеспечить уважаемой Настье достойную защиту. Мы надеемся, что уважаемая Настья сделает правильный выбор и не заставит нас скорбеть о ее безвременной кончине.
Боже, отвлеченно подумала Настя, как он не путается в этих конструкциях? Зрелище пугающее: тяжеловесные обороты звучали бы естественно в исполнении дипломатичного Сиримаво; из-за несоответствия внешности и речи создавалось впечатление, что говорит именно Темный, а Инквизитор лишь открывает рот, как кукла чревовещателя. Смысл едва угадывался за нагромождением слов. Впрочем, чего тут угадывать, и так все ясно…
– Я должна подумать, – тупо повторила Настя.
– Триумвират также требует, чтобы никто из его участников не вмешивался в размышления уважаемой Настьи и ни прямо, ни косвенно не пытался влиять на ее выбор, – с плохо скрытым злорадством добавил Дингири, глядя на Семена.
Тот ответил Инквизитору чистой и невинной улыбкой ангела, из милосердия разделившего людские скорби.
Настя затянула так и не распакованный толком рюкзак. К черту! Инквизитор совершенно прав: оставаясь, она рискует и своей жизнью, и жизнями других. Может, для дозорных это нормально. Может, они привыкли к дракам и пикировкам. Пусть разбираются сами. Она не работает в Ночном Дозоре. Формально – даже не Иная. В каком бреду она вообразила, что может остановить цунами?! Скорее спровоцирует по глупости… И тогда на ее совести будут не только пострадавшие Иные, но и тысячи погибших людей.
А главное – слишком страшно. Нервы настолько взвинчены, что самые безобидные звуки заставляют вздрагивать. Еще немного – и она окончательно потеряет голову. Надо валить, пока не понесла, как обезумевшая от страха лошадь… Настя огляделась, проверяя, не забыла ли чего. Может, в ванной… а, не важно. Дверь приоткрыта, и в темной щели чудится шевеление теней. Не хочется туда заглядывать…
Настя выволокла рюкзак на веранду, настороженно огляделась. Никого – ни дозорных, ни сектантов. Никого в поле зрения, поправил перепуганный до паралича ребенок внутри. Может, они прячутся за кустами: смотри, как подозрительно шевелятся ветки…
Она слабо заскулила и попятилась за дверь. Мимо пролетел басовитый жук, и Настя шарахнулась, сипло вскрикнув от ужаса. Из плотно стиснутых губ вырывалось быстрое, поверхностное дыхание, на светлой ткани под мышками проступили темные круги. Запах пота мешался со слабым душком нашатыря и гари. Запах трусости. Невыносимо. Ее раздавили, как лягушку. Тави? Ей пора назваться Чучундрой, жалкой водяной крысой, не смеющей выйти на середину комнаты…
Вдруг с ледяной отчетливостью стало ясно: если она позволит увезти себя сейчас, дождется сопровождающих, забившись в угол комнаты и вздрагивая от каждого шороха, то уже никогда не оправится. Страх сломает ее. В жизни не останется ничего, кроме всепоглощающего ужаса и стыда. Она превратится в тряпичную куклу, способную лишь вяло реагировать на простейшие стимулы…
«Не смей, – приказала себе Настя. – Дыши медленно. Еще медленней», – она сосредоточилась на движениях ребер. Переместила фокус внимания в ледяные ступни. В колени – слабые, но вовсе не резиновые, не парализованные. Кончики влажных пальцев. Снова ступни. Поднять, переставить ближе к двери. Теперь – вторую…
Сконцентрировавшись на дыхании, Настя на негнущихся ногах вышла из хижины. Теперь – не смотреть на море. Цунами не будет. Не сейчас. Внимающих остановят. Верить.
Попрощаться с Сильвией.
Сознавая каждый шаг по песчаной дорожке, Настя добралась до веранды. Поднялась на помост, сложенный из широких темных досок. Направо. Две двери – за одной кухня, за другой – комнаты Сильвии. Слышно, как булькает в кастрюле рис. Нежный, округлый запах, навевающий мысли о шкафчиках с изображениями фруктов на дверцах, светлом зале, полном игрушек, сползающих колготках. Огромная фигура в белом халате, непредсказуемая и могущественная. Звякает посуда. Из туалета пахнет хлоркой. Скоро полдник.
Настя тихо заглянула на кухню. Ни намека на детсадовскую атмосферу – даже аромат вареного риса едва похож на запах каши из далекого детства. Здесь витал дух хозяйки. Разноцветная посуда, пучки сухих трав развешаны по стенам. Бесконечные ряды банок – рис белый и красный, длинный и круглый; чечевица, фасоль, лапша. Разноцветные порошки карри всех известных и забытых видов. Коричневые массивы чая, кофе и шоколада. Сверкающие кастрюли, сковороды, черные как уголь. Солнце играет в узкогорлых бутылках с маслом.
На этой теплой и уютной кухне не могло случиться ничего плохого, и паника, захлестывающая Настю с головой, наконец отступила. Девушка тихо откашлялась, и Сильвия сухо кивнула в ответ, не повернув головы. Она держалась неестественно прямо, скованно, будто движения причиняли ей боль. Незапятнанная блуза синела крахмальными складками. Руки в паутине вен, бурые от многолетнего загара, летали над керамической миской, добавляя ложку того, щепотку другого, будто выплетали письмена, сложенные из секретного алфавита. Серебряный браслет скользил по костлявому запястью.
– Уезжаю, – тихо сказала Настя. – Зашла попрощаться.
– Вот как? – холодно откликнулась Сильвия. – Что ж, прощай.
Она не смотрела на Настю, и ей вдруг захотелось как-то оправдаться. Заслужить хотя бы один теплый взгляд.
– Я здесь только мешаю, – проговорила она, нервно теребя край кармана. – Ничего не умею, ничем не могу помочь. Подставила из-за своей глупости Дозоры…
– Несомненно. Что ж, рада была тебя увидеть.
Надо было уходить. Еще немного – и Сильвия, отбросив ледяную вежливость, просто прогонит ее. Стараясь ступать бесшумно, Настя попятилась к выходу. Она уже почти выбралась с кухни, когда дверь предательски скрипнула. Сильвия вздернула подбородок и чуть повернулась, по-птичьи глядя на Настю одним глазом.