Цветные этюды
Шрифт:
Белые части заняли оборону восточнее Вольска. Неприятель, подойдя ближе, не стал атаковать их позиции с ходу. В изучении противника и составлении плана наступления прошли сутки. На второй день с самого раннего утра заработала красная артиллерия, а потом поднялась и двинулась вперёд пехота. Основной удар пришёлся на отряд Новака, который состоял из чехословаков и поволжских добровольцев. Белые подпустили цепи противника как можно ближе, а потом ударили из всех пулемётов и винтовок.
Маленький бесстрашный человечек в тёмно-зелёной гимнастёрке шёл впереди красных. Когда белые открыли огонь, он призывно замахал рукой с револьвером, требуя от своих солдат идти в атаку, но те сначала бестолково прижимались к земле, а потом и вовсе стали отступать. По линии атакующих пробежало испуганное, предательское «назад!», и красные, пятясь и беспорядочно отстреливаясь, начали отходить. Маленький бесстрашный командир метался перед линией, кричал, стрелял из револьвера, но уже не мог ничего изменить. И скоро он, сделав плавный прощальный взмах рукой, упал на траву, сражённый пулей, и больше уже не поднялся.
Красные отошли, но ненадолго. Через некоторое время после очередной артиллерийской подготовки они опять двинулись в атаку, теперь уже по всему фронту, а потом снова вынуждены были отойти, остановленные огнём Хвалынской бригады. Но долго так держаться белые уже не могли. И без того скудные запасы боеприпасов подходили к концу.
Во время непродолжительного затишья Елагин собрал командиров. Новак стёр чёрный пот со лба и грустно усмехнулся.
– Следующая атака красных будет последней, у меня по одному патрону на человека, – откровенно сообщил он Елагину. – Нужно отступать.
– Согласен, – печально кивнул Горохов. – У моих мужиков тоже нет патронов. Надо отходить.
Понурые командиры ждали решение Елагина
– Ну, что же, если мы не можем удержать наши позиции, значит, надо… атаковать, – вдруг предложил тот.
Передышка скоро закончилась. Красные орудия уже привычно прошлись по позициям бригады, а потом цепи неприятельской пехоты поднялись в атаку. Ломанными длинными рядами они осторожно продвигались вперёд.
В обороне белых возникла оживлённая суета, командиры стали поднимать своих бойцов. Послышались голоса: «Приведите себя в порядок, господа, как-никак умирать идём». Выстроившись в цепи, белые пошли во встречную атаку. Первая линия состояла полностью из офицеров. В полный рост, с винтовками за спиной на ремне, они безмолвно и неспешно маршировали в ногу. Зажатые в зубах сигареты, прилаженные перед атакой старые погоны – ровная офицерская волна, полная холодной отваги, двигалась на врага. Противники сближались в непривычной и жуткой тишине, никто не открывал огня.
Раздалось громогласное, раскатистое «ура!»; красные перешли на бег и, ведомые комиссарами и командирами, бросились в штыковую атаку. Белые офицеры, казалось, никак не отреагировали на бросок неприятеля, они молчаливым маршем, чётко в ногу, продолжали двигаться вперёд с винтовками за спиной. Неожиданно красное «ура!» стало затихать, разорвавшись на отдельные, словно уходящие в эхо крики. Красные остановились в нерешительности на месте, раздались нестройные выстрелы, кто-то попятился назад; цепи дрогнули и стали распадаться на звенья, по ним пронеслось смятение. Ряды смешались, красные устроили беспорядочную пальбу по наступающим белым.
Момент настал. Шедший в первой линии Елагин поднял руку с наганом, громко, насколько хватило голоса, крикнул: «За Россию!» и устремился вперёд. За ним, с винтовками наперевес, ринулись офицеры, откликнувшись на призыв гудящим рёвом атаки. Людские волны сошлись, сшиблись, красный на белого, русский на русского – с ненавистью, с остервенением, со звериным предсмертным азартом они бросились врукопашную и стали убивать друг друга. Число теперь не имело никакого значения, всё решала воля. И на этот раз воля у белых оказалась сильнее. Красные начали отступать, сперва пятились назад, потом побежали, бросая оружие. Мощный победный рёв сотряс белые цепи – судьба сражения была решена. Разбегающегося противника долго преследовали. Оренбургские казаки со свистом и гиканьем гнали сломленную рабоче-крестьянскую пехоту, поднимая и опуская блестевшие как молнии шашки. В ярости боя никто не помнил о милосердии, поднятые вверх руки и крики «сдаюсь!» совсем не гарантировали жизни. Это была война, на поле гуляла смерть…
Утратившая управление и дезорганизованная дивизия красных была разбита, разорвана на отдельные отступающие лоскутки. Она потеряла всю свою артиллерию и почти треть численного состава убитыми и пленными. Жестокие правила, установленные самой гражданской войной, требовали своего неукоснительного исполнения. Пленные комиссары и командиры, как идейные противники, были расстреляны на месте, всем рядовым красноармейцам объявили, что они свободны, если обещают больше не поднимать оружие против белых. Поволжские рабочие и мобилизованные крестьяне неуверенно и глухо обещали, вероятно, даже не надеясь, что могут сдержать слово, но были отпущены. Нерешённым оставался только вопрос с малочисленной группой иностранцев. Большинство командиров, выражая волю основной массы бригады, выступали за то, чтобы отправить всех иностранцев вслед за комиссарами. Именно интернационалисты составляли костяк карательных отрядов красных, которые занимались продразвёрсткой и грабили крестьянские хозяйства, и потому пощады им обычно ждать не приходилось. Была и другая причина. Для белых иностранцы были не невольными участниками братоубийственной войны, а наёмниками, которые добровольно выбрали сторону большевиков: с целью поживиться или по идейным соображениям – это не имело значения. А с наёмниками, влезавшими во внутреннюю усобицу, всегда и во все времена разговор был коротким.
Человек сорок иностранцев сидели на земле, покорно ожидая своей участи. Среди них были эстонцы, мадьяры и югославы. Сидя на траве, они с надеждой и страхом наблюдали за группой белых офицеров, которые совещались чуть в стороне. Командир бригады молча выслушал все мнения «за» и «против» расстрела, подумал недолго, а потом что-то отрывисто приказал. От группы белых отделился невысокого роста офицер в кепи, по-видимому, чех, и подошёл к пленным.
– Повезло вам на этот раз, – сказал он с явным неудовольствием и досадой. – Командир вас отпускает. Но если попадётесь ещё раз, лично перестреляю вот из этого нагана! – Новак потряс для убедительности своим револьвером. – Рожи ваши бандитские я хорошо запомнил!
Недолго думая иностранцы поспешно направились к ближайшему леску, иногда с опаской поглядывая назад. Надо было быстро уходить, ведь победители могли и передумать. И только темноволосый молодой югослав, шедший последним, на секунду остановился, пристально рассматривая стоявшего в стороне командира белой бригады. Товарищ-венгр ткнул его в плечо.
– Чего уставился, пошли быстрее, – испуганно пробормотал он.
– Как зовут этого человека? – спросил югослав.
– Тебе не всё равно?
– Хочу знать, кому буду должен.
– Это полковник Елагин… Поторапливайся, а не то твой полковник передумает и решит, что ты не свободы, а пули заслуживаешь!
Несмотря на одержанную победу Хвалынской бригаде пришлось отойти. Красная Армия наступала по всему Восточному фронту. Соседи Елагина не сдержали напора противника и спешно отступили к Самаре. Сохранять позиции под Вольском было уже сродни самоубийству; задержись там бригада хоть ненадолго, ей грозили бы окружение и разгром. Вольск был оставлен без боя, после пали Хвалынск, Сызрань. Красные, догоняя отступающие белые части, подошли к Самаре.
В городе происходило натуральное столпотворение. Несмотря на бодрые и воинственные заявления Самарского правительства никто уже не верил, что город удастся отстоять. Шла поспешная и суетливая эвакуация. На восток потянулись эшелоны, заполненные беженцами. Таких, кто уже не надеялся на белую власть и смертельно боялся красной, было очень много. Настроение панического бегства, охватившее население, передалось и войскам. Многие белые части практически распадались, не в силах сформировать даже организованный отход. Елагин с тоской смотрел на толпы, штурмующие поезда в восточном направлении, видел среди них много молодых мужчин в военной форме и думал, что если бы удалось остановить хотя бы половину из этого бегущего в никуда мужского боеспособного населения, таких сил хватило бы не только на то, чтобы отстоять Самару, но и с победами дойти до самой Москвы. Но все устали, не верят в собственные силы и уповают на кого-то, кто смог бы всё изменить, остановив красный поток, заливающий белое мятежное Поволжье.