Цветные этюды
Шрифт:
К вечеру из военного штаба Самарского правительства вернулся Мухин. В городе он раздобыл несколько новых кавалерийских шинелей и папахи: было начало октября, и золотая осень потихоньку катилась к зиме.
– Представляете, Емельян Фёдорович, иду по улице, – рассказывал Мухин, – а навстречу какая-то сволочь с красным бантом. Гордый уже такой, с видом победителя! Ну, я ему по зубам, сбил спесь… Жалею, что не пристрелил.
Мрачный Елагин сидел за столом, перед ним лежал чистый лист бумаги; он рассеянно кивнул.
– Что с бригадой? – спросил Елагин, не поднимая головы.
– Есть приказ о переброске бригады в Оренбург, – ответил Мухин, – Уже выделили эшелон. Скоро начинаем погрузку, – и поинтересовался: – Вы письмо кому-то пишите?
Елагин кивнул.
– Хотел вот написать вдове капитана Окунева… сообщить. Она ведь, вероятно, не знает о смерти мужа, – споткнулся, посмотрел в окно. – На германской я много таких писем написал, а тут…
Мухин прошёлся по комнате, потом сел на стул, закинув ногу на ногу, и стал легонько подрагивать носком своего сапога.
– Вы на каком фронте воевали? – спросил он, бережно приглаживая свои пышные чёрные усы.
– На Западном, – ответил Елагин. – Был начальником штаба полка, потом дивизии.
– А я служил в первом Кавказском корпусе, Эрзерум брал, – с гордостью заметил Мухин и мечтательно улыбнулся, вспоминая былое. – Тогда есаул Медведев опередил меня со своей конвойной сотней и первым ворвался в город. Мой казачий эскадрон был вторым. Командующий Кавказской армией Юденич лично вручил мне Георгиевский крест. Лихо мы тогда с турками разделались. Шашки наголо – за Бога, царя и Отечество!.. – вздохнул печально. – Но нет уже царя, и нет того Отечества, которому служили, и вряд ли воскреснет снова. Расползлась Россия по лоскуткам, по обрывкам – шовчики оказались некрепкими. Всё развалили товарищи наши социалисты!
Елагин оторвал взгляд от чистого листа бумаги.
– Странно, что с такими мыслями вы оказались в эсеровской подпольной организации. Ведь мы и есть товарищи социалисты.
– Мне всё равно с кем против большевиков, с эсерами, с монархистами или с самим чёртом, – бросил Мухин. – Главное зло от них, от большевиков. И пока враг у нас один – это большевики, нам с вами по пути.
– А потом?
Мухин нахмурился.
– Ещё с большевиками не разобрались, – зло буркнул он в ответ. – Так уж выходит покамест, что они нас бьют, а не мы их.
Елагин попытался что-то написать на бумаге, но потом, видно, передумал, быстро скомкал листок.
– Не могу, – сказал он. – Не знаю, как это написать.
– Может лично сообщить? – спросил Мухин. – Где она живёт? В Самаре?
– Нет, но недалеко, на станции Кинель.
– Так, давайте съездим, – предложил Мухин. – Пока бригада грузится в эшелон, доедем до станции, а потом вернёмся. Времени много это не займёт.
В сопровождении пятерых казаков Елагин и Мухин верхом добрались до посёлка Кинель. Это был типичный небольшой провинциальный городок и одновременно один из самых больших железнодорожных узлов Поволжья. Домики, прикрытые древесной листвой, поредевшей, но приобретшей красочный жёлто-красный цвет, деревянные заборчики вдоль неровных, разбитых улиц и необыкновенная тишина, словно и нет никакой войны, стоявшей всего в нескольких километрах от посёлка.
Конная группа белых неспешно проехала по одной из улиц. Хотели спросить у кого-нибудь, где найти нужный им дом, но на улице никого не встретили. В посёлке вообще было удивительно безлюдно и тихо.
– Вымерли все что ль? – с удивлением оглядывался Мухин. – Какой там адрес?
– Сейчас… Было у меня записано, – Елагин полез в карман гимнастёрки и вытащил сложенный вчетверо листок бумаги.
В это время на другом конце улицы появились несколько конников, которые также неспешно двигались навстречу группе Елагина.
– Кажись, наши, из оренбуржцев, – вглядываясь вперёд, весело сказал один из казаков; он пришпорил коня и поскакал. – Эй, земляки!
Конники на другом конце улицы остановились, и один из них даже призывно махнул рукой, словно тоже признал знакомого. Вдруг выехавший вперёд казак резко осадил коня и остановился.
– Красные! – крикнул он и развернулся.
Хлопнуло несколько выстрелов. Конь споткнулся, упал, и казак полетел на землю. Другие казаки быстро перехватили свои винтовки и открыли ответный огонь. Конники на противоположном конце улицы растворились в соседнем переулке.
– К станции! К станции отходим! – закричал Мухин, отчаянно размахивая револьвером.
Подобрав своего товарища, белые вылетели с улицы и, погоняя лошадей, галопом полетели к станции, где должна была находиться рота охраны. В это время на улицу из переулков уже выплеснулась первая волна красной пехоты. Красные бежали вдоль домов. Останавливаясь, они с колена прицельно стреляли по отступающим казакам. Застучал пулемёт, но группа Елагина успела свернуть на другую улицу и скрылась от пуль неприятеля. Казаки вырвались вперёд, оставив своих командиров позади. Мухин заметил, что конь Елагина замедлил свой бег, а потом и вовсе остановился. Склонившись, Елагин опустил голову на холку коня и держался рукой за свой окровавленный бок.
– До станции доберётесь? – спросил Мухин.
Елагин сделал слабое движение головой, но ничего не смог ответить. Голова кружилась, он тяжело дышал, а из-под пальцев руки, прижатой к боку, сочилась кровь. Елагин мог потерять сознание в любой момент, а рядом были красные – нельзя было терять ни секунды. Мухин помог выбраться Елагину из седла и затащил его во двор ближайшего дома. Кони, лишившись хозяев, испугались близкой стрельбы и ускакали вниз по улице. Мухин успел затворить ворота, как двери дома осторожно приоткрылись, и из-за них выглянула женщина в платке.
– А ну, помоги! – властно приказал Мухин и для убедительности потряс своим револьвером.
Женщина что-то быстро и испуганно запричитала, спустилась во двор и помогла Мухину довести раненого Елагина до дверей.
– Воду, спирт и чистую простынь! – потребовал Мухин, как только они оказались внутри дома и положили истекающего кровью Елагина на скамью около окна.
Женщина суетливо завертелась и, бормоча беспрестанно «Боже ты мой! Боже ты мой!» быстро собрала всё необходимое. Мухин промыл рану водой, а потом, вставив Елагину рукоять своей нагайки меж зубов, стал обильно поливать рану спиртом. Елагин впился зубами в кожу рукояти и глухо замычал, не в силах молча терпеть боль.