Цветочек

Аверкиева Наталья

— Упрямый, стервец. До последнего всегда… — с улыбкой отозвался король.

Видя, что никто из друзей уступать не спешит, Ханс все-таки прекратил их бой. Том тут же начал хохотать, стараясь попасть жижей Эмилю в лицо, тот фыркал и кидался комками грязи в соперника.

— Следующая пара, — объявил король. — Цветочек и Рауль.

Принц вздрогнул, в ужасе уставившись на отца. Во-первых, он не умеет ездить верхом. Во-вторых, Раулю всего десять лет и сражаться с ним ему, четырнадцатилетнему… В-третьих, Цветочек ни разу в жизни не держал в руках оружия… Нет, держал, но вот чтобы сражаться…

Ему подвели коня. Подсадили в седло и дали черенок.

— Я не умею, — с отчаяньем смотрел он в глаза отца.

Тот промолчал, ухмыльнулся презрительно.

Неловко растопырив руки, принц стукнул пятками по лощеным бокам животного, вынуждая того хотя бы приблизиться к исходной позиции.

Конь нехотя зашагал вперед. Высоко. Скользко. Грязно. Цветочек обливался холодным потом, думая о том, что не может проиграть десятилетнему Раулю, что не умеет ездить верхом, что даже не понимает, как сражаться этой палкой…

Мальчишка широко улыбнулся, выставил вперед оружие и понесся Виллу навстречу на низкорослом старом мерине.

Принц неуверенно послал коня вперед. Тот сначала зарысил, кидая неопытного всадника из стороны в сторону, а потом то ли Эмиль, то ли Том, мимо которых он проезжал, со всей силы стегнули животное по крупу. Конь заржал, встал на дыбы, отбрыкнул и понес, скидывая седока наземь. Цветочек приземлился в грязь лицом. Окружающие хохотали. Он попытался встать, но ничего не вышло — скользко, снова спланировал в жижу. Опять попробовал подняться. И снова упал в грязь. Из глаз текли слезы досады. Он видел, как отец кривится и недовольно сплевывает, а Ханс качает головой. Ему было стыдно. Ему было больно. Ему было обидно. Но самое неприятное — Том ржал громче всех.

Глава 2. Томас

Марта одна за другой поставила на стол миски с кашей. Ханс разломил еще горячие лепешки. Разделил между сыновьями — самый большой кусок Ульриху (потому что ему сегодня на службу, а мать еще обед не собрала), поменьше — Якову (он сегодня ковалю помогает), еще меньше — Ральфу и Тому (им огородом заниматься да по хозяйству матери помочь надо). Ложки глухо и торопливо застучали по посуде.

— Том, а откуда у тебя такой синяк под глазом? — спросил насмешливо Яков.

— Где? — подскочил Том, ощупывая щеки около глаз.

— Ну, вот же, — тыкал пальцем брат. — Вот.

— Ну-ка, — повернула мать сына за подбородок к себе. — Какой синяк? Где? — Осмотрев лицо, она недовольно проворчала: — Нет никакого синяка, что вы выдумываете?

Том обиженно засопел, исподлобья глянув на улыбающегося брата. Зачерпнул кашу и отправил в рот полную ложку. Ребята разом громко заржали. Том покосился на них, медленно пережевывая пищу, опустил глаза и… Тошнота подкатила к горлу. Он закашлял, выплевывая кашу обратно в миску. Тщательно очищая рот. Вылетая из-за стола и бросаясь к ведру с чистой водой.

— Что случилось? — строго спросила мать.

Том ткнул пальцем в свою тарелку, куда Ральф умудрился подсыпать дохлых мух, пока Яков его отвлекал.

— Подумаешь, мухи, — философски произнес отец. — Не будет рот разевать.

— Старый черт! — заругалась Марта. — Я вот вам еду портить! Я тут готовлю-готовлю, только чтобы вас, дармоедов, накормить, а они мне мух ребенку в тарелку подкладывают! А ну, кто жрать это будет?

— Скорми уткам, — хихикал Яков. — Ну, ведь весело ж получилось.

Том прищурился, сжал губы и ничего не сказал. Выбежал прочь. Мухи — это самое безобидное, что его братья могли придумать. Отец, наверное, видел и ничего не сказал. Ну, как так можно? Он опять голодным остался…

У них в семье был установлен определенный порядок. Если отец поел, то и ты обязан успеть поесть. Если ты встал из-за стола, значит, теперь только на следующий прием пищи подойдешь к нему. Отец не разрешал таскать с кухни ничего, даже черствую краюху хлеба. А из-за братьев он частенько оставался голодным. Нет, они не издевались над ним открыто и при родителях, они делали это исподтишка, бывало что и поколачивали, если он отказывался выполнять их работу. Отец смотрел на это сквозь пальцы, хотя особо обижать не разрешал, говорил, что так закаляется характер. Матери было не до него. Том был поздним ребенком, нежеланным, поэтому и рос, как сорняк в огороде, у всех бельмом на глазу.

Он сидел на берегу, свесив ноги с обрыва, и наблюдал, как на той стороне девки купаются на мелководье. Настроение отвратительное. И есть уже не хочется. Зато хочется набить кому-нибудь морду. До крови.

— Ты чего тут? — сел рядом Густав. — Говорил же, что после обеда придешь.

Том не ответил, отвернулся.

— Опять со своими поругался? Что на этот раз?

— Я съел целую ложку мух с кашей, — буркнул Том.

Друг захохотал.

— Ну и как, вкусно?

— Хочешь попробовать? — зарычал он.

— Поплыли на ту сторону, Эмиль утром на рыбалку ушел, может быть, уже что-то поймал, — легко спихнул Густав его с обрыва. Том ловко съехал

на пятках вниз. Скинул с себя рубаху, штаны и боты. Все плотно свернул и перетянул ремнем, чтобы не развалилось. Повернулся к Густаву и обреченно вздохнул, глядя, как тот распаковывается: сначала боты (у друга они были из тонкой телячьей кожи и идеально облегали ноги), потом котту из тонкого льна, затем батистовую рубаху, штаны и наконец-то брэ. Вот ради брэ цвета топленого молока и стоило на него пялиться. Они с Эмилем брэ не носили и вообще не понимали, зачем оно надо. Густав говорил, что так штаны не быстро мараются, а чего им мараться — встряхнул как следует, вот и не замарается ничего, а задницу подмыть — сам бог велел, и чего им мараться? Придумают же эти… аристократы… На самом деле Густав не был ни дворянином, ни крестьянином, ни воином. Его семья жила за городской стеной у самого леса и без нужды к ним никто не смел соваться. Он был правнуком Великой Унгины — самой искусной ведьмы за всю историю королевства. Настолько искусной, что даже Инквизиция не смогла достать ее. Короли ходили к ней с поклонами. Королевы бегали советоваться. Ее обереги спасали принцев от ранней смерти. Поговаривали, что и Цветочек ею заговоренный. Уж сколько раз мальчишку убить пытались. Врут, небось. Хотели бы убить, обязательно бы убили, а он все живой, здоровее не бывает. Только ущербный какой-то. А еще Густав рассказывал, что его бабка (ну то есть прабабка, но с приставкой пра- громоздко), так вот, его бабка умела разговаривать с душами мертвых, вызывать их, отчитывала приговоренных к смерти другими ведьмачками в особом гробу, который хранился у нее в тайной комнате. Иногда она могла обернуться черной кошкой и пойти подкараулить младенцев в полнолуние, чтобы через крик отнять у них счастье. Могла взглядом молнию сотворить, пошептать слова особые и дождь средь ясного неба устроить. Том не поверил бы в эти враки, кабы они с Эмилем однажды не залезли в ту самую тайную комнату и не увидели тот самый особый гроб, который стоял в круге, очерченном углем, а вокруг свечи… так много свечей, что в срубе без окон светло было как днем. В том гробу лежала сама баба Унгина — руки на груди, платок на голове, глаза… белые… Они еще с Эмилем спорить начали — померла или нет. Вдруг белые глаза как-то сами собой изменились, тонкие губы скривились и… Унгина села. То, как они орали и удирали из того чертова дома, слышала и видела вся округа. Казалось, что они даже заикаться начали. Хотя, да, Том от страха заикаться начал, а Эмиль вообще онемел. Спасибо Густаву. Принес от бабки какое-то горькое пойло, все как рукой сняло, а то ходили, как два немтыря, слова не скажешь. А вообще она хорошая. Пирожки с малиной вкусные печет, их с Эмилем привечает, о делах расспрашивает. Это она посоветовала им к королю в солдаты податься, сказала, что отец (король-отец то есть, она его всегда так называет — король-отец) всему обучит, ему только в радость будет. Густаву тоже не мешало бы научиться мечом владеть, хотя у него словом лучше получается врага остановить, чем делом. Том однажды спросил у ведьмы, почему его в семье так не любят, братья дразнят все время, насмехаются, хотел попросить, чтобы камни баба Унгина кинула, посмотрела, что и как у него на роду написано, интересно ведь, может она шепоток какой знает, чтобы ему хоть немного счастья улыбнулось. А она сказала, что и без камней все знает давно. Велела друзей всегда держаться. Только таких, настоящих, которые ради него жизнь отдадут не задумываясь. А отец его любит, очень любит. Вот Том и держался поближе к Эмилю и Густаву. А с королем вообще смешно вышло. Как-то они пролезли на задний двор королевского замка, а там только-только дубовую бочку сгрузили с рыбой, все разошлись куда-то. Эмиль тут же сунул нос в бочку, потому что рыба — это его слабость, и ему обязательно хотелось понять, чем же самого короля кормят. А таааам… чего только нет! Особо он поразился рыбине с длинным носом. И давай ее ловить голыми руками! Том на страже стоял, но так увлекся, что сам начал ему помогать. И вот когда они изловили ту огромную гадину с длинным носом, вытащили ее из бочки и обмазали песком, чтобы удобнее тащить было, за спиной раздался голос:

«Куда понесли?»

Том бросил рыбину и рванул вон со двора, а когда обернулся на бегу, то понял, что король сцапал Эмиля. Пришлось возвращаться. Не бросать же друга.

«И что мне с вами делать?» — поинтересовался король, крепко держа Эмиля за ухо, отчего тот постанывал и попискивал.

«Отпустить, — растерянно дернул Том плечами, нервно комкая конец пояса. — Мы же… ничего не сделали».

«А кто мою стерлядь украсть хотел?» — улыбнулся монарх.

«Ух ты! Это стерлядь? — позабыв про ухо, восторженно воскликнул Эмиль. — Никогда не видел. Только слышал о ней. Так вот ты какая…»