Цветочный крест. Роман-катавасия
Шрифт:
Феодосья стояла подле стола, упершись взглядом в ухват, который уже начал двоиться и дрожать в горючей слезе.
«Что, как сказать про Истому?» — подумала она и бессильно вздохнула.
Отец перехватил Феодосьин взгляд.
— А ежели, кто против, то подай-ка, мать, мне ухват!..
— А кто против? — засуетилась Василиса. — Никто не против, верно, доченька?
— Юдашка — жених самый подходящий. Отец с матерью у него уже на том свете соль промышляют, сын он единоутробный, стало быть, здеся единственный наследник своей варницы. Его одна, да наши четыре. Всего пятерик. А других-то и нет во всей округе, до Соли-Вычегодской скакать — не доскакать! А как вся соль нашей станет, так вот где гости заезжие у нас будут, в этой пясти! И свои, тотемские, какую цену не накинь, в колени кланяться будут! Без соли куда? А никуда! Шкуры лосиные запасать — соль! Коровьи шкуры тоже солить требуется. Рыба без соли до Москвы с душком дойдет, небось, царь Алексей Михайлович за погной по голове не погладит! Мясное пищное без соли недалеко увезешь, хоть каждый воз иконами увешай! Нынче подать соляную, вон какую, загнули! Так приперли, что ни бзднуть ни пернуть! И не выплатишь, коли мне да Юдашке в пояс не поклонишься. Девку замуж не выдашь, коли пуда соли в приданое не припасешь. А мы сей год еще одну варницу затушим да распустим слух, что кончается соль земная. Как падалью-то потянет из погребов, холопы опухнут с голодухи, так тотемские гости и согласятся на любую цену. Тогда хоть на вес золота соль продавай! Что — золото против соли? Тьфу! Золотом ни рыбу, ни сало, ни лесную добычу не засолишь! Огурцы вон с капустой, и те в рассол норовят!
— Верно, отец, верно! — кивала Василиса. — Надо бы жениха лучше, да некуда!
— А, ежели, заезжие купцы с соляным обозом сунутся, так у нас на них палицы приготовлены. За куль соли любой тотемский Тришка с Ивашкой гостям дорогим кистенями головы проломят. Или слух пустим, что завозная соль — отравленная. Опоим зельем бродяг с торжища, хоть тех же Треньку с Омелькой, а как околеют, распустим кривду, что отравились оне солью чужеземной… Слава тебе, Господи, без соли — никуда. Человек весь насквозь из соли: плачет — в глазах соль, дубинкой машет — на спине. А, сроднившись с Юдашкой, мы соль-то в такую цену взгоним, что плакать сахаром станут! Сахар — чего? Девкам да Зотейке на петушки да пряники. Без пряников жили, а без соли, поди, проживи! Того и гляди, соляной бунт грянет. И товар зело выгодный. Чуток воды подлил — и вес совсем другой, выгодный вес. Ткань или золото разве водой утяжелишь? А соль — пожалуйте. А кому цена не нравится, отходи, не мешай торговле, соли припасы слезами Божьей Матери!
— Ох, отец, прости, Господи! Не богохульствуй!
Но Извара, приняв медовухи, уже вошел в раж.
— Бабья услада промеж лядвий, и та соленая!.. А, Матрена?
— Ох, Изварушка Иванович, князь дорогой, верно, верно…
— Соль попридержим в запас, — развалясь на лавке, грохотал Извара. — Запас карман не трет. Монах баб не етит, а елду про запас носит.
— Золотые твои слова, Извара Иванович, — сладко тянула Матрена. — Мудер ты, как царь Соломон.
— А нынче по-другому нельзя. Народ-то ныне лукав, возьмет манду в рукав, пойдет в овин, да и етит один.
— Тятенька, — взвыла Феодосия. — Уж больно Юда Ларионов не видный, не парень, а розвальня чистая. Конопатый весь, дебелый…
— А тебе — какого подавай? Как кузнец Пронька-блудодей, что ли? У того елда по колено, а дров ни полена! Или об Уруске-древоделе девки тебе наговорили? У Уруски балда, хоть в оглобли заправляй, — вот бабам-то посадским радость! Тьфу, дуры!
— Волосья-то у Юды жидкие, что холопья дрисня! — вопила Феодосья.
— Воло-о-сья! У тебя, зато, волос долог, да ум короток.
— Волос глуп — и в жопе растет, — поддакнула Матрена. — А как начнет тебя супруг Юдушка Ларионов баловать нарядами да аксамитами, не только про дрищавые волосья забудешь, так и плешь в усладу будет.
— Ты на рожу-то не гляди, — принялась поучать золовка Мария. — Другого — с рожи не взять, а лих срать!
— Верно, дочка, — неожиданно назвал Извара невестку дочерью, отчего та порозовела да принялась увещевать Феодосью пуще прежнего.
— У иного красавца толк-то есть, да не втолкан весь. У моего супруга Путилушки, слава тебе Господи, лепота при нем, но, ежели бы, не красавец был, я не в обиде: с лица воду не пить, верно, батюшка?
— Глаза у него белесые, как каменна соль, — рыдала Феодосья.
— А тебе — синие подавай? Глаза — что? — тараторила Мария. — Глазами жену не уделаешь.
— Рыжий он, как гриб лисичка-а!.. — не унималась Феодосья.
— А чем рыжий худ? Рыжий да рябой на баб злой! — шумела Матрена.
— Снег бел, да пес на него сцыт, а земля черна — да хлеб родит, — гладила дочку по голове Василиса. И подмигивала просящее Изваре, не серчай, мол, отец родной, что девка слезы льет да вопли извергает, такая уж девичья задача.
— Ты, дочерь, не гляди на лепоту, а гляди в мошну, — стучал пястью Извара. — Коли мошна тугая, так всякий тебя в красоте уверять будет. Деньги есть — Иван Иваныч, денег нету — Ванька — жид. С синими глазами куда — на кол за блудодейство?
Феодосья вздрогнула: «Господи, уж не прознал ли батюшка об Истоме? Не про него ли намекает? Спаси его и сохрани!»
Утерев слезы, она примолкла.
— Вот и добро. Эх, слезы бабьи, тут и высохли, — смягчился Извара. — Мы с матерью не вороги тебе, Феодосья. И так порешили, что не допотопные теперь времена, чтоб невеста с женихом впервой на свадьбе встречались. Завтра в обед приедет Юда в наш дом, и сможете вы с ним за столом побеседовать, приглядеться, дабы на свадьбе не напугалась ты рыжего-конопатого да не сбежала из-под венца с каким-нибудь скоморохом.
Мария и Феодосья вздрогнули.
— Тьфу на тебя, отец, — замахала руками Василиса.
Золовка принялась торопливо переставлять миски на столе. Феодосия через силу улыбнулась, тая волненье:
— Что ты, батюшка… Разве я вас с матушкой ослушаюсь?
«Ох, ослушалась бы, кабы не страх за Истому. Вырвут пуп зазнобе синеглазому, ох, вырвут! А меня, так и так, за Юдашку отдадут», — томилась Феодосья, сжимая в руках пяльца с рукоделием.
— Ой!
Иголка уколола перст, расплылось по небесному шелку темное пятнышко.
«Почему кровь на пальце — алая, а на синем шелке делается бурая? — заинтересовалась Феодосия. И вздохнула. — Пойду, у Юды, проклятущего, спрошу, он все знает. Ой, нет! Ну его к лешему… Заведется опять баять, что кровь — тоже соленая и, стало быть, без соли никуда. Да я бы весь век хлеб без соли жевала, лишь бы с Истомушкой один кусок делить…»
Облизав перст, Феодосья поплелась вниз, к Юде.
— Аз заждался, — ласково изрек Юда.
— Юда Ларионов, не сыпь ты мне соль на раны, — взмолилась Феодосья. — Аз тебя второй раз в жизни лицезрею, не требуй от меня невозможного.