Цветок для ее Величества
Шрифт:
Он был уверен, что нашел ту самую сокровищницу, о которой рассказывал Бэнкс. Но восхищение быстро сменилось разочарованием, когда Фрэнсис понял, что и тут распознает практически все цветы. Он заметил лишь немного растений, которые были ему неизвестны. Несмотря на роскошное многообразие и красоту, он не нашел ничего нового.
— А что это вон там? — спросил Мэссон и указал на палаточный лагерь и наскоро сложенные деревянные хижины в полутора километрах от них.
— Это военный лагерь Майзенберга. Они здесь занимаются постройкой укреплений, чтобы защитить Кейптаун с «черного хода», так сказать. Пока здесь только палаточный лагерь. Мы не можем к ним приблизиться, иначе они нас обнаружат и нам придется им объяснять, что мы здесь делаем. То есть будет лучше, если мы проедем дальше на восток вдоль побережья.
Взглянув на восток, Мэссон заметил единственное существенное отличие от карты — лес на восточной оконечности бухты.
— Мне говорили, что здесь немыслимое количество новых видов цветов. Но пока мы спускались с горы, я не заметил ни одного растения, которое стоило бы описывать или собирать образцы.
Мэссон остановился в нерешительности, не зная, как ему поступить дальше. Тени становились все длиннее, и солнце быстро опускалось за большую гору, которая теперь высилась к западу от них. Они поскакали вдоль небольших озер с соленой водой, в которых фламинго искали пищу. Пока Мэссон беспокоился о том, верно ли он понял указания Бэнкса, он совершенно не мог наслаждаться красотами открывшихся пейзажей и не осознавал, как далеко от дома очутился. С океана подул прохладный бриз. Вблизи не было ни следа каких-либо поселений, поэтому Фрэнсис чувствовал, словно он попал в настоящий рай, где даже песчаные дюны переливались калейдоскопом красок. Казалось, время противится любой попытке его отмерить. Только следы лапок красноклювых куликов-сорок, которые бегали по берегу за волнами в такт прибоя, указывали на то, что время все же течет.
Впервые с тех пор, как Мэссон прибыл на эту южную границу мира, он вспомнил отца и выражение его глаз, когда тот страстно рассказывал о далеких странах, которые хотел объездить.
Виллмер коротал время, объясняя Мэссону, как устроена система оповещения, которую используют при угрозе нападения поселенцы в колониях. При этом голландец упоминал названия холмов вдалеке, на которых располагались сигнальные посты. Он терпеливо ждал, пока Мэссон запишет в дневник все, что слышит, и даже заглядывал ему через плечо, поправляя неточности в зарисовках и описаниях, которые тот уже сделал за время пути.
Когда Виллмер рассказал о том, что немного в стороне, параллельно побережью, идет дорога, которая связывает Кейптаун с восточными, не захваченными еще территориями, Мэссон поинтересовался, безопасен этот путь или на нем, как в Англии, промышляют разбойники. Виллмер лишь тихо рассмеялся в ответ:
— Там, на равнинах, не выживет ни один разбойник.
Весь вечер они ехали параллельно линии прибоя, пока наконец-то не добрались до леса, который Фрэнсис приметил еще издалека. Когда они подъехали ближе, на другом краю леса, у восточной оконечности бухты, он увидел деревушку — обветшалые дома, которые были построены в основном из обломков, вынесенных прибоем. Громадные утесы песчаника возвышались гигантскими зубцами, защищая бухту от зимних ветров и диких восточных пустошей. Они расположились так, что береговая линия сначала изгибалась в сторону юга, а потом вновь поворачивала на запад. При этом восточная часть бухты была словно отгорожена стеной высоких скал.
Мэссон решил спросить в деревне, не видел ли кто из местных жителей нужный ему цветок, но Виллмер тут же отговорил его от этого:
— В этом вертепе вы цветов не найдете. Простите, мистер Мэссон, но вы не так хорошо знаете рабов, как я. В деревне они придерживаются собственных традиций и обычаев, а также своих религий, по крайней мере того, что они считают религиями.
— Вы боитесь, что они могут испортить почтенных бюргеров из Кейптауна? — поинтересовался Фрэнсис и вспомнил о болтающихся на деревьях железных клетях.
Виллмер пожал плечами:
— Знаете, каждый год из Голландии привозят новые семена, потому что овощи, которые здесь выращивают, постепенно вырождаются. А потом растения вообще перестают плодоносить. Вам наверняка известно, что растениям для процветания очень необходима заботливая рука садовника. А если семя слабое, то ему требуется еще больше поддержки.
Виллмер заметил, что его аргументы не убедили Мэссона, и продолжил:
— Я знаю, что вы британец и не поощряете рабство. Здесь, в Капской области, Ост-Индская компания не хочет враждовать с местными племенами, поэтому нам запрещено забирать в рабство туземцев из этих племен. Мы можем использовать только труд рабов, которых доставляют из восточных колоний, или пленников с португальских кораблей. Рабов всегда не хватает, тяжело их заменить, поэтому здесь с ними обращаются лучше, чем где бы то ни было. Раб не свободен, но хорошо накормлен и одет. Если он заболел, о нем заботятся и помогают ему. И чтобы возместить денежные вложения, раб должен быть сильным, здоровым и обязан прожить длинную, плодотворную жизнь. Можно ли то же сказать о солдатах и моряках, которые умирают от болезней в лечебнице Колонии, как мухи? В конце их жизненного пути с них почти нечего взять. Их средств едва хватает, чтобы оплатить льняной мешок, в котором их хоронят.
— По крайней мере, они умирают как люди, — ответил Мэссон, но звучание собственного голоса не убедило даже его самого.
— Да, именно это они и делают. И, несмотря на тот факт, что о рабах так хорошо заботятся, те не упустят шанса перерезать кому-нибудь глотку, если надумают обрести свободу. Где же тут логика?
Мэссон задумчиво разглядывал деревню и представлял рабов, которые так и ждут удобного случая, чтобы перерезать ему глотку. Он задавал себе вопрос, не слишком ли близко они подъехали к поселению.
Виллмер словно прочитал его мысли и рассмеялся:
— Не беспокойтесь, мистер Мэссон, пока вы вместе со мной, вам ничего не угрожает.
— Значит, человек не может выжить в Африке один? — произнес Фрэнсис, даже не пытаясь скрыть сарказм в голосе.
— Именно так, — улыбнувшись, ответил голландец.
Они уже проехали почти вдоль всей бухты, а Мэссон все еще не обнаружил никаких следов ни цветка для королевы, ни «ботанической сокровищницы», которую так красочно описывал Бэнкс. Фрэнсис был разочарован и озадачен — у него не осталось иного выхода, как принять предложение Виллмера и остановиться на ночевку. Мэссон начал собирать дрова, не в силах выбросить из головы кровожадных рабов и змей, а голландец стал разбивать лагерь и готовить ужин.
После трапезы Фрэнсис осторожно опустился на грубую подстилку. Его зад, после долгой поездки верхом превратившийся в сплошную рану, болел. Молодой человек перечитал все записи, сделанные за день, и ему вспомнилось дополнительное задание Бэнкса. Мэссон занес в дневник точный маршрут и зарисовал ориентиры, мимо которых они проезжали. Кроме того, он отметил на карте расположение и приблизительные размеры лагеря Майзенберга, а также деревушку рабов. Наконец он обозначил места и названия сигнальных постов, о которых ему рассказывал Виллмер.
Пока Фрэнсис делал записи, ему в голову пришла мысль, что, кроме небольших соленых озерец с фламинго, он больше не видел никаких источников воды. Было совершенно ясно, что пресной воды здесь нет.
Мэссон так увлекся, что не заметил, как вечер перешел в ночь. Он работал лишь при свете большой и яркой луны, какой еще никогда не видел в Англии. Когда ее прикрыло густое облако, внезапно наступила кромешная тьма.
Издали (откуда точно, невозможно было определить) послышался уже знакомый лай, похожий на смех.