Цветок пустыни
Шрифт:
Джейн пыталась не слушать шейха Фариса, да и некоторых других, кто повторял за ним подобные сплетни.
Но, без сомнения, в их жизни постоянно возникали моменты, когда она не могла быть с мужем, как, например, сегодня, и тогда ему ничего не стоило проводить время с другой женой или просто возлюбленной, что, в конце концов, было естественно для любого бедуина. Вряд ли можно было найти еще хотя бы одного шейха, у которого столько лет была всего одна жена.
Однако сейчас ей предстояло столкнуться с
«Моя собственная копия, только совсем юная!»
Джейн знала, что и в шестьдесят три все еще красива, тому было много доказательств. Многие мужчины влюблены в нее до сих пор, она не могла ошибаться, видя, как вспыхивают восхищением и страстью их глаза.
Но для нее существовал только Меджул – самый мужественный, красивый и страстный мужчина. Джейн мучила мысль, что он значительно моложе ее.
– Предположим, только предположим на минуту, – тихо сказала себе взволнованная Джейн, – что он влюбится в нее, а она, конечно, тоже не сможет остаться к нему равнодушной.
Но эта мысль была столь мучительна, что бедная женщина едва сдержала стон отчаяния. Для нее это означало бы конец. Как она может потерять Меджула, которого любила, обожала и ради которого пожертвовала всем, что было в ее жизни раньше?
Где-то в Европе у нее остались дети, друзья, бывшие любовники – вся ее жизнь; ее величественное и великолепное поместье в Холкхэме, принадлежавшее когда-то ее деду – графу Лестеру.
Но все это не имело для Джейн никакого значения, пока с ней был ее Меджул и их любовь.
Весь день Джейн читала и перечитывала письма Виты и Изабель Бертон и мучилась мыслью, что же ей делать.
Прежде всего она знала, что не вынесет, если Меджулу придется отправиться на войну с шейхом эль-Хассейном.
Каждый раз, когда ее муж вступал в межплеменные стычки, она умирала от страха за него, бесконечно страдая и мучаясь, в ужасе представляя себе, как его несут окровавленного к ним в шатер. То, что племя Мезраб почти неизменно выходило победителем в подобных сражениях, не имело для нее никакого значения.
«Что делать? Боже мой, что же мне делать?» – повторяла про себя Джейн, не находя себе места.
Она снова и снова мысленно возвращалась к этой совершенно безвыходной ситуации, пока не поняла, что еще немного – и она сойдет с ума.
В тот же день, позже, почти перед самым закатом, в лагерь прискакал один из людей Меджула и сообщил, что они сегодня не вернутся.
Он прислал записку, так как знал, что Джейн все равно будет волноваться. В своих поисках орлиного гнезда они заехали дальше, чем предполагали, и пока ничего не нашли. Поэтому они решили разбить лагерь и продолжить охоту на следующий день.
В первое мгновение Джейн почувствовала невероятное
Однако затем к ней неизбежно вернулись все ее прежние подозрения. И она представила себе, что эту ночь шейх Меджул проведет с другой женщиной – если не с Шадияр, то с одной из тех юных арабских красавиц, которых он тайно от нее где-то содержит.
И, лежа в темноте шатра, Джейн, так же как и Вита в полусотне миль от нее, горько плакала от невыносимой сердечной муки.
Вита не сомкнула глаз почти до рассвета, пока, обессиленная слезами и тоской, на какое-то недолгое время не провалилась в забытье.
Однако долго поспать ей не дали, и едва взошло солнце, как девушку разбудила все та же бедуинка.
– Лошади для вас готовы, леди, – сказала она по-арабски.
Так как Вита сначала не поняла ее, бедуинка приподняла полог шатра, чтобы девушка могла увидеть группу всадников недалеко от входа, явно ожидающих ее, и среди них – оседланную Шерифу.
Вита с большим трудом поднялась с постели, умылась и позволила женщине помочь ей одеться.
Она выпила несколько глотков кофе, но когда попыталась проглотить кусочек свежевыпеченного хлеба, он застрял у нее в горле.
Между тем бедуинка собрала все вещи девушки в ее дорожный саквояж и вынесла его к ожидающим снаружи всадникам.
Вита привела в порядок волосы, тщательно приколола свою шляпку с вуалью и вышла в общую половину шатра, в тайной надежде, что шейх будет там, чтобы попрощаться с нею.
Однако шатер был пуст.
Вита в растерянности стояла посередине, не зная, что ей делать, но тут в шатер вошел один из бедуинов, что ожидали ее снаружи, и с поклоном произнес на плохом французском:
– Сопровождение… для мадемуазель. Мое имя Нокта.
– Благодарю вас, – отвечала Вита. – Но прежде я бы хотела попрощаться с шейхом.
– Нет… уехал, – отвечал Нокта и взмахнул рукой, неопределенно показывая куда-то на юг.
И Вита поняла, что шейх не смог вынести прощания с ней, предпочитая уехать, не сказав ей ни слова.
Чувствуя себя невероятно несчастной, она послушно последовала за Ноктой и, выйдя из шатра, подошла к Шерифе. Нокта помог ей сесть в седло.
Шерифа, казалось, обрадовалась девушке, но ее это нисколько не утешило, так как она вспомнила, что в последний раз садится на эту изумительную кобылу и последний раз видит шатры лагеря эль-Хассейна.
Нокта легко вскочил в седло, и вся кавалькада мгновенно тронулась с места, почти сразу перейдя на галоп.
Вита знала, они спешат поскорее передать ее в руки шейху эль-Мезраб до того, как начнется сильная полуденная жара, хотя и сейчас было уже жарко.