Цветок пустыни
Шрифт:
— Ладно, ладно, договорились. Будут тебе башмаки.
Я понимала, что он удивился, ведь девочки обычно ни о чем не просят, а уж тем более о такой диковинке, как башмаки.
Когда спустя какое-то время отец снова повел меня повидаться с дядей, я была как на иголках: еще бы, ведь сегодня тот день, когда у меня появится первая в жизни пара обуви. Чуть ли не с порога я спросила:
— Ну как, ты привез то, что я просила?
— Конечно, вот они, держи, — сказал дядя и протянул мне сверток.
Я взяла в руки то, что он дал, и внимательно рассмотрела. Это были резиновые сандалии, а вовсе
— И это мои башмаки? — Я заревела и швырнула ими в дядю.
Шлепанцы попали ему в голову. Отец попытался сделать вид, что расстроен, но у него это не получилось — он согнулся пополам от хохота.
— Просто не верится! — возмутился дядя, обращаясь к нему. — Как ты воспитываешь детей?
Я набросилась на дядю с кулаками за то, что он так меня огорчил. Я была вне себя от злости.
— Я за эту дрянь столько работала? — кричала я. — Я делала за тебя всю работу, и это твоя благодарность? Пара дешевых резиновых шлепанцев для меня? Тьфу! Да уж лучше я буду ходить босая… И буду, пусть даже сотру ноги до крови! Все лучше, чем носить этот мусор!
И я ткнула пальцем в его подарок.
Дядя Ахмед посмотрел на меня, воздел глаза к небу и пробормотал:
— О Аллах!
Потом он со вздохом наклонился, подобрал с земли шлепанцы и увез с собой.
Но я не хотела сдаваться так просто. После того случая я постоянно передавала дяде с каждым родственником, знакомым или просто путником, направлявшимся в Галькайо, одну фразу: «Уорис нужны башмаки!»
Пришлось, однако, ждать много лет, пока моя мечта сбылась и у меня появилась собственная пара обуви. А пока я продолжала пасти коз дяди Ахмеда и помогала семье ухаживать за нашим собственным скотом, пройдя за это время тысячи миль босиком.
За несколько лет до происшествия с башмаками и дядей Ахмедом, когда я была еще крохой лет четырех, к нам однажды заглянул гость. Это был близкий друг моего отца по имени Гюбан, который частенько к нам наведывался. В сумерках он стоял и разговаривал с моими родителями, когда мама посмотрела на небо, увидела, что всходит планета Макал Хидхид, и сказала, что пора бы уже загонять ягнят.
— Давайте я сделаю это за вас, а Уорис мне поможет!
Я надулась от гордости, ведь не мальчиков, а меня выбрали, чтобы помочь папиному другу управиться со стадом. Он взял меня за руку, и мы пошли прочь от хижины — туда, где собрались животные. Обычно я бегала повсюду одна, как дикий зверек, но уже темнело, мне было страшновато, и я держалась поближе к Гюбану. Вдруг он сбросил свою куртку, расстелил ее на песке и сел. Я удивленно посмотрела на него, смутилась, но все же спросила:
— Почему ты сидишь? Уже темнеет, а нам надо запереть скотину в загоне!
— Времени хватит. Мы это мигом сделаем. — Он подвинулся и похлопал по свободному месту. — Садись-ка сюда.
Я неохотно подошла. Но в детстве я очень любила сказки и решила, что сейчас как раз можно послушать одну из них.
— А ты мне расскажешь сказку?
— Если ты сядешь, — Гюбан снова похлопал по куртке, — то расскажу.
Я села рядом, и он сразу же попытался повалить меня на куртку.
— Я не хочу ложиться, я хочу слушать сказку! —
— Ну-ну, успокойся. — Его рука легла на мое плечо. — Ложись и смотри на звезды, а я расскажу тебе сказку.
Я вытянулась, положив голову на его куртку и зарывшись ногами в холодный песок, и смотрела на мерцающий Млечный Путь. Небо из темно-синего становилось черным, вокруг нас бродили овцы с ягнятами, а я с нетерпением ждала, когда же начнется сказка. И вдруг лицо Гюбана закрыло от меня Млечный Путь. Он протиснулся у меня между ногами и сорвал повязку, обмотанную вокруг талии. Потом я ощутила, как на мою промежность давит что-то твердое и мокрое. Я замерла, не понимая, что происходит, но догадываясь, что это что-то очень нехорошее. А давление все росло, пока я не почувствовала острую боль.
— Я хочу к маме!
И вдруг меня затопила теплая жидкость, а в ночном воздухе разлился резкий тошнотворный запах.
— Ты сделал на меня пи-пи! — закричала я в ужасе, вскочила на ноги и принялась тереть набедренной повязкой между ногами, избавляясь от вонючей жидкости.
— Нет, что ты, все хорошо, — прошептал он и схватил меня за руку. — Я просто хотел рассказать тебе сказку.
Я вырвалась и побежала к маме, а Гюбан погнался за мной, пытаясь удержать. Наконец я увидела маму. Она стояла у костра, и его красно-желтые сполохи отражались на ее лице. Я подбежала и обняла ее колени.
— Что случилось, Уорис? — с тревогой спросила мама.
Следом за мной, тяжело дыша, подбежал Гюбан. Мама посмотрела на него.
— Что с ней случилось?
Он беззаботно рассмеялся и помахал мне рукой.
— Да вот, хотел рассказать ей сказку, а она напугалась.
Я держалась за маму мертвой хваткой. Я хотела рассказать ей, что именно сделал со мной папин друг, но у меня не было слов — я же не знала, что он сделал! Я смотрела на его улыбающееся лицо, освещенное огнем костра, — лицо, которое мне еще не раз придется видеть, — и понимала, что возненавидела его навсегда.
Я уткнулась лицом в мамин живот, и она погладила меня по голове.
— Уорис, все хорошо. Ну-ну, это же только сказка, малышка. Это же понарошку. — А Гюбана она спросила: — Так где же ягнята?
3. Жизнь кочевников
Я росла в Африке, и у меня отсутствовало ощущение связи с прошлым, которое представляется столь важным в других частях земного шара. Сомалийский язык не имел своей письменности вплоть до тысяча девятьсот семьдесят третьего года, поэтому мы не учились читать и писать. Знания передавались из уст в уста — через поэзию и народные сказания. А самым важным было то, что рассказывали родители: они обучали нас навыкам, необходимым, чтобы выжить в пустыне. Мама, например, научила меня плести из высушенной травы сосуды, достаточно плотные, чтобы держать молоко. А отец научил, как надо ходить за скотом и следить, чтобы животные не болели. Не так-то много времени оставалось у нас на то, чтобы беседовать о прошлом, вот мы о нем почти и не говорили. Все происходило сейчас, сегодня: что мы будем делать сегодня? Все ли дети на месте? Не угрожает ли что скоту? Что мы будем есть? Где отыскать воду?