Цветок яблони
Шрифт:
Но они остыли, и настал черед пытки иного рода. К ней вернулась способность мыслить и осознавать будущее. То, что её ждет через час, день, год, десятилетие, до конца жизни.
Мрак, который никогда не разогнать никаким светом.
Кошмар длился и длился, пока не появилось то, что стало новой частью её жизни. Бланка «прозрела», пускай это и было странным, необычным зрением.
Но теперь вокруг снова растекся мрак. Другой. Мягкий. Словно колыбель. Он обволакивал её бархатом непроглядной ночи, без луны и звезд, но столь теплой, ароматной, весенней, что не хотелось,
А еще здесь была тишина.
Глубокая.
Сонный мрак пожрал звук шагов и дыхания. Бланка не слышала слов. Она обратилась к Мильвио, но не различила даже собственного голоса.
Та сторона пожирала все, чего касалась.
Но пока у нее не было ни зрения, ни слуха. Она лишь чувствовала, как Саби держит её под локоть, выступая поводырем, и шла за ним, доверившись дэво.
Тропа петляла, словно они обходили множество наваленных как попало гигантских камней. И это монотонное медленное движение тоже удивительным образом убаюкивало Бланку.
А после раздался шепот:
— ...Абрикосы цвели. Абрикосы.
Это прозвучало столь внезапно, что она вздрогнула. Только теперь в полной мере осознав, насколько тишина давила ей на уши.
Шепот вернулся через время:
— Или яблони? Столько цветов на деревьях в тот день... Розовый. У чего розовые цветы? У абрикосов?
Она прислушивалась к этим фразам. Они то повторялись, то затихали надолго. Пыталась понять смысл, но безрезультатно.
Тэо перестал обращать внимание на голос. Когда вкрадчивый, ровный шепот прозвучал впервые, он заметил, как дернулось плечо Мильвио.
Было очевидно, что происходящее ему неприятно, ибо это место, точно попугай, повторяло слова своего умершего хозяина, которого великий волшебник некогда хорошо знал.
Голос появлялся и исчезал. Словно бы пробуждался, с трудом стряхивал с себя тяжелый сон, а затем внезапно затихал, когда тот, точно голодный медведь, наваливался на него снова.
Речь шла об абрикосах. И яблонях. О поздней весне. О солнце над морем. Шепот взывал к Львице, оправдывался, что не виноват. Что Рыжий ошибся. Скрипел после этого зубами от ненависти, грозил расквитаться за унижение. Убеждал, что его никто и никогда не обманет. Что он хитрее. А затем снова возвращался к абрикосам, и так по бесконечному кругу, порой срываясь на сухой кашель, похожий на треск грома, без дождя и молний.
Впереди, у самого горизонта, постепенно росла в размерах светящаяся точка. Опустившись с потолка, она стала уже в половину ладони. Теперь Тэо не потерял бы её из виду и не перепутал с другими.
Зеркала расступились, перестали грозить ранами каждую секунду, стебли травы вытянулись, шелестели под ногами, касались рук серебристыми пушистыми венчиками.
Женщину, возле которой остановился Мильвио, Тэо сперва принял за какой-то нелепый искореженный кустарник.
Вскинутые руки, искривленная шея, выгнутая спина, ноги по колени закопаны в песок. Черные волосы ниспадали на опущенное лицо, закрывая его так, что был виден лишь подбородок. Тэо с удивлением заметил, как грудь женщины слабо дрогнула. Вдох был не глубокий, скорее призрак вдоха.
Мильвио показал им, чтобы оставались на месте, опустился на колено, аккуратно, будто перед ним была змея, открыл лицо этой странной не умершей незнакомки.
Ничего необычного. Уже не очень молода, глаза глубоко посажены, похожа на уроженку Ириасты. Треттинец несколько секунд рассматривал ее, затем выпрямился.
— Это шаутт? — спросил Тэо.
Мильвио не услышал — прочел по губам. Отрицательно мотнул головой и после мгновения колебаний решил, что требуется объяснение. Поманил Пружину, приглашая подойти ближе. Южанин оттянул правое веко женщины, и даже в слабом свете от гранатов акробат увидел, как радужка блеснула насыщенным золотом.
Не шаутт.
Тэо выдохнул, подался вперед с колотящимся сердцем. Она такая же, как он! Асторэ!
Женщина была жива, она очень медленно, не чаще раза в минуту делала неглубокий вдох. Но её глаз, глядящий прямо на Тэо, был пуст. Никаких эмоций. Если её разум и сохранился за эту тысячу лет, то он витал далеко-далеко отсюда.
На лице её застыло искаженное страдание, тело было выгнутым, изломанным, и Тэо, подчиняясь наитию, положил руку ей на плечо, словно желал поддержать.
Что-то случилось. Будто свежий ветер пролетел по пещере, всколыхнув траву, волосы, одежду. В ушах тонко, неприятно зазвенело.
— А! — очень четко, кристально чисто произнесла Бланка, морщась, как и все другие, от боли, и тут же выпрямилась, с изумлением поняв, что слышит свой голос. — Тэо. Это ты сделал?!
Мильвио потряс головой, изгнать звон из ушей:
— Возможно, это временный эффект. Но ты бы не хватал все, что видишь.
— Она асторэ!
— Да. Одна из тех, кто пришел к Тиону.
— Что с ней?
— Она отдала силу, — немного грустно сказал южанин, — и попала в ловушку, когда шла вместе с моим другом на Талорис. А может быть, когда гнались за Маридом. Теперь это место стало её могилой.
— Она жива.
— Нет. Тело кажется не мёртвым, но разум заблудился в ловушках шауттов. Этот мир был очень лжив в последние дни Войны Гнева. Сейчас в ней больше той стороны, чем чего-то живого.
— Мы можем ей помочь?
— Полагаю, только Шестеро могли бы. — Он понял, что сказал, и обратился к Бланке: — Прости. Это всего лишь выражение. Нет, Тэо. Здесь мы бессильны.
— Надеюсь, она знала, что Скованный проиграл.
— Идем. Не стоит оставаться здесь подолгу на одном месте.
Пружина колебался пару секунд. Он рвался к этой женщине, не разумом, скорее сердцем. А может, это нашептывала ему его кровь?
Тэо несколько раз обернулся, пока мрак не скрыл изломанную асторэ, застрявшую в мире давно сгинувшего волшебника.
Теперь вокруг появилась жизнь, вместе с речью звуки понеслись к Пружине пускай тонким, но бесценным ручейком. Он слышал, как дышит Саби, как скрипят под подошвами мелкие камушки, как сухо и злобно, точно раздраженная старуха, шелестит трава. И как с холодной мелодичностью лезвий перезваниваются зеркальные осколки.