Цветок забвения
Шрифт:
Выдохнув, я повернула голову к Старцу, чтобы узнать, скоро ли он…
А?
Мужчина был невероятно близко, и его ладонь лежала на моём животе, почти там, где сосредоточилось зовущее чувство. Уставившись на его руку, я не могла поверить.
Мужское прикосновение не может быть таким…
— Не трогай.
— Серьёзно? Забыла, зачем ты здесь? — Илай выглядел сосредоточенным и спокойным. Он прикасался ко мне сотню раз, а теперь от этого зависело всё, поэтому он не давал воли эмоциям.
— Ты… ты всё испортишь.
— Не переживай об этом. Я доведу дело до конца. Это
Он знал, что второго шанса не будет. И теперь, когда он навис надо мной, я поняла, что согласилась на это под впечатлениями от его прошлого, а не от незнания своего собственного. Как если бы мне было любопытно испытать на себе то, что такой мастер подготовил специально для меня…
Даже в мыслях это прозвучало пошло, но я имела в виду совсем другое. Я помнила, как он точно так же ставил печати на брата, отца, племянницу, самого себя. Все эти техники несли в себе разный посыл, одни защищали, другие убивали, а объединяла их все — его кровь. Это было как породниться с ним. Интимное действо само по себе… так я ещё лежала обнажённой в его кровати ночью, доводя степень интимности до предела.
Закатав рукава, Илай взял кисть и обмакнул её в приготовленные чернила. Запахло кровью, и я зажмурилась, приготовившись к боли или обмороку. Раньше, когда дело доходило до манипуляций с моей печатью, я теряла сознание, поэтому теперь так напряглась…
Прикосновение кисти к центру груди, лёгкое и безобидное, заставило вздрогнуть и прислушаться к себе. Короткие касания кончика сменялись долгими ласкающими движениями. А потом я почувствовала чужое дыхание. Невесомое тепло скользнуло по моей влажной коже, по ключицам… ниже… касаясь напряжённых сосков. Я невольно представила, что лежи перед ним другая женщина, Илай бы прикоснулся к её груди иначе. Возможно, он сейчас смотрел и думал о том же… Я не решалась открыть глаза, чтобы проверить, но будь проклято моё воображение.
Я узнала о Старце слишком много лишнего, чтобы теперь воспринимать его иначе, нежели… любовника. Именно так реагировало на него моё тело, привыкшее к его прикосновениям, и моё сознание, перенасыщенное его эротическими впечатлениями. У него было много женщин. И в то же время всего одна. Он не запоминал их лиц, не знал имён, их вообще ничего не связывало, но при этом Старец не относился к ним пренебрежительно. Каждый раз, когда дело доходило до постели, он обращался с женщиной нежно и почтительно. Даже если это была шлюха, он вёл себя так, будто заполучил именно Деву, и пришло время показать всё, на что он способен.
Раньше бы я посчитала это разновидностью насилия. Делая это против моей воли, он мысленно, но всё же, надругался надо мной десятки раз. Вот только это не было насилием. Не каждая узаконенная, супружеская близость отличалась тем вниманием, с которым он служил женщинам, и страстью, с которой они ему отдавались. Забавно только, что каждый раз после соития они спрашивали про содержимое ящика, даже не представляя, что именно оно было главным героем их страстной ночи. Не просто причиной, а движущей силой — буквально.
Так что теперь мне казалось, что я «сплю» со Старцем уже десять лет, а ведь он ничего ещё толком не сделал.
— Не двигайся, — одёрнул мужчина, когда я заёрзала.
— Дай мне…
— Что?
— Опиум.
— Нет. — Ответ прозвучал холодно и резко.
— Ты делал так, я помню. С той девочкой.
— Я больше не собираюсь смотреть на тебя в беспамятстве.
— Я не засну, честно. Просто расслаблюсь. Найди для меня трубку.
— Никакого опиума больше! — Не знаю, что его так разозлило, но от его грубого тона мне почему-то полегчало. — Хватит полагаться на самые ненадёжные вещи на свете! Наркотики, вино, слёзы…
— Ха?! — возмущённо выдохнула я.
— Думаешь, в нашем случае это будет честно? Ты не единственная, кому тут хочется «расслабиться». Вот только мне для того, чтобы держать себя в руках, достаточно помнить, что я спасаю тебя.
— Да, хорошо, прости. Но я не могу больше терпеть. Из-за полнолуния я очень чувствительная… А может, это из-за твоей крови.
— Тебе больно?
Хуже. Его противоестественная нежность была хуже боли. К боли я была готова. Я знала, что ту печать, силу которой он пытался оспорить, выжгли на моём сердце болью. Как он мог противопоставлять той жестокости и ненависти нечто настолько хрупкое и невесомое?
— Мне прекратить? — спросил Старец, но я снова промолчала. — После того, что я видел, я не могу тебя осуждать, так что просто скажи.
Да что он там такое видел?!
Он знал, как правильно мотивировать.
— Не можешь осуждать? — переспросила я.
— Нет. Только если это не касается чертового опиума.
Ты сам его курил, когда мы познакомились! Откуда вдруг такое лицемерие?!
— Закончи, — решила я.
И это не только печати касалось. Я давала разрешение довести до конца всё, что началось в этой постели. После всего, через что он прошёл ради меня и по моей вине? Это было честно.
Поэтому я наблюдала за ним, уже не пытаясь терпеть, а просто принимая. Моё дыхание стало тяжёлым, неровным, а сердцебиение — громким и частым: демонстрация абсолютной уязвимости вдобавок к наготе. Я бы сказала, что прежде не чувствовала себя такой голой, если бы не кружево печати на коже. Когда-то Старец наряжал меня в золото, теперь же он облачал меня во что-то более изысканное, драгоценное, символичное. Его кровь. Его мастерство. Его сила. Самый лучший наряд для Девы.
Идеально.
Даже Эвер перед смертью признал совершенство его печатей. Я не могла не согласиться с этим тем более, нежась под лунным светом и таким же ласковым скольжением кисти.
Илай собрался основательно поработать. Ему никогда прежде не доставался такой уникальный холст, поэтому он наслаждался моментом и как творец, и как любовник.
Буквы немого языка Старцев покрывали кожу над моим сердцем, между грудей. Спускались к впадинке пупка. Прижав ладонью мои бёдра, мужчина провёл кистью ниже, к бёдрам, визуализируя желание.
Если бы мы в тот момент переглянулись, с печатью было бы покончено. То, что я так остро чувствовала, точно проявилось там, и мужчина видел это. Он смотрел на следы, оставляемые кистью, с чем-то похожим на ревность, словно ненавидел это посредничество между его руками и моей кожей.