Цветы для Розы
Шрифт:
Снова возникла пауза, в течение которой Тирен успел подумать, что, вероятно, этот монолог является одной из составных частей комплекса мероприятий, связанных с расследованием обстоятельств гибели Виктора Вульфа. Бурье, видимо, хотел еще больше обострить его — Тирена — внимательность и объективность. Поняв, что лекция наконец окончена, он заметил:
— Ну что ж, ладно, с ключами я постараюсь все выяснить. У тебя есть еще что-нибудь?
— Да,— ответил Бурье.— Молодая женщина.
В мозгу Тирена один за другим мелькнули образы сразу нескольких юных особ. Какая из них?
— Кого ты имеешь в виду?
— Даму на фотографии из бумажника Вульфа. На обратной стороне еще был записан телефон. Я считаю своим долгом разобраться здесь во всем, даже в том, что, вероятно, не имеет к этому делу ни малейшего отношения. Она оказалась довольно-таки известной
— Прости, известной — кому?
— ДСТ.
Тирен встрепенулся:
— Тайной полиции? Что ты хочешь этим сказать?
Тоном невинного младенца, однако с изрядной долей иронии, Бурье ответил:
— Она общается — то есть, я хочу сказать, встречается иногда — с некоторыми людьми — довольно интересными людьми из самого избранного круга.
— Давай выкладывай все.
Бурье внезапно умолк, по-видимому размышляя. «Вероятно, просматривает какие-то записи или же сомневается, имеет ли он право разглашать сведения определенного характера»,— решил Тирен. Наконец последовал ответ:
— Чисто по привычке я показал эту фотографию одному из агентов ДСТ, бывших в Шату в тот вечер,— я полагал, что обязан хотя бы частично ознакомить их с материалами дела. Это было вчера во второй половине дня, после того как мы с тобой договорились, что я попытаюсь использовать все возможные зацепки из бумажника Вульфа. Так вот, он взял фотографию и пошел с ней к своему начальству — не знаю, в скольких руках она побывала потом. Кончилось все тем, что один из этих засекреченных господ — я-то его знаю, но сообщать тебе его имя и должность, разумеется, не имею права — вызвал меня к себе. На столе перед ним лежала эта фотография. Он сразу же вынул досье, достал оттуда пару листков и начал читать, время от времени кивая. Затем он сказал: «Как видишь, эта дама значится у нас. Это — удивительная женщина. Здесь ты не найдешь ничего, что связывало бы ее с чем-то, помимо того, что, так сказать, обычно интересует светскую даму: украшения, деньги, предметы роскоши, шикарная квартира, эротика, круг интересных знакомств. Тем, что она попала в это досье, она обязана исключительно одной своей особенности — она проявляет слишком большой интерес к определенному типу людей, скажем, чем-либо примечательных. Она была знакома — и знакома сейчас — с выдающимися спортсменами: теннисистами, горнолыжниками, со звездами экрана, с одним из главарей мафии, с парой арабских принцев и со многими дипломатами — если можно так выразиться — с обеих сторон. Однако, как я уже сказал, у нас на нее ничего нет. Со своей стороны мы ни к чему в ее экстравагантной жизни придраться не можем; во всяком случае,— тут он многозначительно усмехнулся,— нам она никогда не давала повода познакомиться с ней поближе. Но тем не менее мы за ней все же присматриваем, и, честно говоря, не без удовольствия — уж больно приятен сам объект наблюдения».
Тирен спросил:
— А о связях Вульфа с ней у них есть что-нибудь?
Бурье замялся:
— Я спросил его об этом.
— И что он ответил?
— Он сказал, что у них нет специальной информации о ком-либо ниже уровня министра — он имел в виду, разумеется, министров правящих кабинетов.
Тирен немного помолчал, размышляя. Наконец он сказал:
— Что касается этой дамы — ты не будешь против, если я сам займусь ею? Может, у нее есть что рассказать. Дело в том, что ты, полицейский, относишься ко всему этому как к части своей обычной повседневной работы. Быть может, она — на своем «уровне» — воспримет менее болезненно, если с ней свяжусь я. Извини, дружище, если обидел, но просто мне кажется, что есть определенная разница между тем, когда в дело вмешивается полицейский, и тем, что один из близких друзей Вульфа, случайно узнав об их знакомстве, позволит себе… Я ведь всегда могу сослаться на фото.
Бурье, по-видимому, был настроен добродушно:
— Я как раз сам собирался предложить тебе это, иначе не стоило бы и затевать разговор.
С этими словами он положил трубку; Тирен же еще долго сидел в задумчивости, не выпуская из рук свою. Ложь и факты,— размышлял он. С чего следует начинать? Почему бы не попробовать разобраться сначала с ключами? Он наконец заметил трубку в руке, положил ее, взялся за внутренний телефон, набрал номер Мадлен Кройц и попросил ее зайти. В мозгу его — совсем в духе Вульфа — прыгали слова:
— «Клю-чики, обман-щички, шутни-чки…»
9
Войдя в кабинет Тирена, Мадлен Кройц положила перед ним на стол курьерскую почту и, отдельно, внушительную стопку утренних газет. Мельком взглянув на них, Тирен отметил про себя, что французская пресса все еще уделяет убийству Вульфа большое внимание,— вероятно, в надежде, что вскроются какие-либо новые обстоятельства дела. Шведские газеты писали об этом еще пространнее — в каждой было по меньшей мере по три полосы, посвященных данному вопросу, тогда как «Фигаро» ограничилась половиной странички.
Мадлен столкнулась в коридоре с секретаршей Тирена, Вивекой, которая как раз собиралась отнести ему почту, и предложила ей свои услуги.
— Ага,— сказала ей Вивека,— так, значит, ты первая на очереди.— И поскольку по лицу Мадлен ясно было, что она не поняла, продолжала: — Получен телекс из МИД, в соответствии с которым все сотрудники посольства поступают в распоряжение полиции; им кажется, что кто-нибудь может помочь пролить свет на обстоятельства трагической гибели Вульфа. Думаю, Тирен, прежде чем передать нас в руки ищеек, хочет самостоятельно прозондировать почву. Во всяком случае, это касается некоторых из нас,— многозначительно прибавила она.— По крайней мере, тех, кто был близок к Вульфу, а ты как раз из их числа.
— Да, разумеется,— сказала Мадлен.— Спасибо за предупреждение. Теперь ясно, в чем дело.
Положив на стол свой груз, она так и осталась стоять посреди кабинета, слегка расставив ноги как бы для того, чтобы лучше сохранять равновесие,— стойка, выработавшаяся у нее в процессе многолетних занятий теннисом. Легкое летнее платье без рукавов бледно-желтого цвета весьма шло к ее загару и темным волосам. Неожиданно она спросила:
— Куда мне: туда или сюда? — Левой рукой она хлопнула по спинке стула для посетителей, стоящего через стол от Тирена, правой указала на столик с креслами и диваном в углу кабинета.
— А это играет какую-то роль? — невинно осведомился он.— Если честно, то я бы предпочел любоваться тобой, сидящей в кресле, особенно если ты обещаешь время от времени покачивать ножкой.
Она рассмеялась:
— О'кей. Просто мне показалось, что серьезность момента требует соблюдения формальных отношений. Ведь речь пойдет о Вульфе, не так ли?
— Да, сейчас в основном о нем.
Он поднялся со своего вращающегося стула, подошел к ней, проводил к креслу, усадил и сам уселся напротив. Какое-то время он молча разглядывал ее, собираясь с мыслями. Когда он два года назад приехал в Париж, она уже была здесь. Он знал, что она разведена и у нее двое близнецов двенадцати лет, которые живут у ее матери в Стокгольме. Иногда они вместе играли в теннис, однако только теперь ему пришло в голову, как, в сущности, мало он ее знает. Как мало он знает вообще о большинстве сотрудников посольства, даже о тех, с кем он непосредственно сталкивается по работе. Исключением была, вероятно, одна лишь Анна-Белла Сторм. Их взаимоотношения постепенно все углублялись, а в последние дни, он заметил, обоюдная симпатия значительно усилилась. Но с другими… Да, Мадлен была совершенно права, говоря об определенных типах отношений. Дружеские отношения, формальные отношения,— для каждого конкретного случая свои, строго ограниченные правилами, как перемещения по доске различных шахматных фигур. Она также сидела молча и смотрела на него в упор, по-видимому, прекрасно понимая, что, прежде чем начать, ему необходимо внутренне собраться. Наконец он сказал:
— Мадлен, какие у Вульфа были отношения с сотрудниками? Хорошие? Натянутые? Нейтральные?
Вопрос, казалось, не особо ее удивил; скорее он сам был озадачен, что задал его. Ей потребовалось не больше нескольких секунд, чтобы обдумать свой ответ:
— Виктор был человеком в высшей степени интеллигентным и в то же время непредсказуемым. Не думаю, чтобы можно было так просто, в двух словах, определить его отношение к людям; это касается и его отношения к нам, то есть к тем, с кем он непосредственно работал. Он был слишком умен, чтобы показывать это, или, если хочешь, хитер, хотя, впрочем, можно выразиться и по-другому — слишком человечен. У него не было какого-то устойчивого критерия, если, конечно, ты понимаешь, что я имею в виду. Отношения, как правило, у него определялись ситуацией. Он был непредсказуем. Хорошее настроение — и все у него лучшие друзья. Плохое настроение — и он на всех дуется. Хорошая работа — он рассыпается в похвалах, плохая — и будь уверен, уж он сумеет разбранить как следует.